– А вот не уберу! – склочно отвечал он. – Что будешь делать? Рубить?
– Зачем же, – Андрей постучал мастерком по свежей кирпичной кладке, пригладил известковый раствор, – вокруг твоей ноги я сооружу отдельно взятый саркофаг.
– Это привлечет внимание посетителей, – поспешно возразил Хромин, – и тебя разоблачат. Кроме того, я буду шевелить ногой и привлекать к себе внимание.
– Прежде чем сюда забредет первый посетитель, – Андрей присел на землю поудобнее, поддернув малиновую тогу, напоминая сейчас ленивого гастарбайтера, пользующегося минутной заминкой в работе для перекура, – ты привлечешь к себе внимание местных крыс. Я думаю, они будут рады отыграться на санинспекторе за миллионы замученных собратьев.
– Так ты что же, – упавшим голосом уточнил Хромин, – хочешь заложить меня вот этими вот кирпичами?
– Когда я учился в школе, – мечтательно вспомнил Теменев вместо вразумительного ответа, – у нас было такое правило: «Те, кто закладывают, долго не живут». Вот хочу проверить на практике.
– Тонкий намек на меня? – обиженно пробормотал Хромин. – Никого я не закладывал.
– Ну конечно, – согласился Андрей, выкладывая кирпич по другую сторону от ноги. – И взяток ты никогда не брал, и молодую жену на дороге не бросал, и пленным римлянам глотки не резал так, чтобы потом другие отдувались.
– Так нет же! – Хромин воздел было руки к низкому потолку, но вместо этого повалился спиной на сундук.
– Пистолеты шантажом не вымогал, – весело, как песню монтажников-высотников, нараспев произнес Андрей, щедро поливая кирпичи раствором. – Легковерным сенаторам головы санитарией не дурил.
– Это во благо для всех – люда простого и знати! – ритмично выговорил Хромин, припоминая под влиянием стресса риторические уроки покойника, чей перстень носил. – Слушай, кончай поливать, я уже в извести весь!
– Ну да. Ну да, – покивал Андрей. – Ты им еще общественные сортиры построй, то-то рады ребята будут. Блага цивилизации все-таки…
– Ты напрасно смеешься, – вступился за честь мундира наполовину скрывшийся за кирпичной стеной Хромин. – Здоровье общества начинается именно с этого!
– И именно для этого тебе нужен мой пистолет, – понимающе отозвался Андрей.
– Да подавись ты своим пистолетом! – глухо прокричал из-за поднимающейся все выше стены замуровываемый. Нога, так и торчащая наружу, задергалась. – Я не понимаю, на что ты рассчитываешь! Все мои знакомые знают, куда я пошел!
– Ни один не знает, – уверенно возразил Андрей. – Насколько я понимаю, у санитарных инспекторов есть еще одно правило: никогда не говорить друг другу, откуда они собираются завтра принести очередной милый сувенирчик…
Хромин забарабанил кулаками по кирпичам, но коринфский алебастр схватывался надежно и сразу. Темнота смыкалась вокруг санитарного инспектора, словно витязи Александра Невского вокруг псов-рыцарей на льду Чудского озера, с той лишь разницей, что у тех не были прикованы наручниками руки. Лучи света, хилые в этом подземелье, уже не падали на желтые, прилипшие ко лбу волосы. Вот еще один кирпич, еще один скрежет мастерка, и свет уже где-то высоко вверху, словно через пробоину в дымоходе пробивается.
Ожили и поползли из подсознания детские ужасы, страшная – с тараканами и привидениями – кладовка на кухне, называемая непонятными словами «тещина комната». Покойный доцент Хромин неоднократно угрожал запереть не в меру предприимчивого старшенького туда, и вот шустрый мальчик решил проверить, каково это, зашел в пахнущую керосином пыль и прикрыл за собой дверь. Вот затих стук задвижки. Вот дыхание перестало заглушать тишину, и где-то в углу кладовки по невидимой мягкой паутине прополз слепой чердачный паук, по году ждущий в темноте приблудного комарика. Вот где-то этапом выше включили воду, и вдруг понимаешь: где вода – понятно, а где я – не очень. И переступаешь с ноги на ногу, и тут же валится на тебя из темноты что-то тяжелое, гладкое, одетое в непонятные тряпки, мгновенно персонифицирующееся в ту самую неведомую тещу, которая, судя по названию комнаты, должна здесь жить, – гладильная доска.
– Твою мать, каменщик вольный! – заорал не своим голосом Хромин, внезапно осознав: не дождется он здесь никакой поисковой группы, которую ненасытная Феминистия организует не раньше, чем соскучится по экзотическим ласкам северянина с сапфиром на пальце.
Еще пара кирпичей, и свет исчезнет насовсем, и темнота застучит молотом в виски, а потом лейтенант Теменев уйдет наверх, к своим веселящимся у рулетки рабовладельцам, и здесь останется только тишина и невидимые клочья селитры по стенам. Нога уже затекла, и Дмитрий Васильевич выкрикнул вверх, в красноватый отсвет на кирпичах, все основные ругательства, характерные для позднеперестроечного дикого капитализма. Придумал несколько совершенно оригинальных, но при всем этом чувствовал: заклинания не действуют. И вертелись на языке, но не давались какие-то единственно верные, как ответ в телевикторине, слова. Пообещать, что ли, треклятому кагэбэшнику место в сенате? Славу, почет и богатство?
Или, наоборот, казино не трогать, пистолет не вымогать? А лейтенант задвинет последний кирпич и пойдет к лестнице, насвистывая, пиджак малиновый, скотина бесчеловечная. Ну же, ведь это уже было, было и не раз: мастерок, селитра, кирпичи… Ну, напряги интеллект, Дима Хромин, Деметриус Семипедис…
– Ради всего святого, Монтрезор! – неожиданно для самого себя всхлипнул он.
Снаружи Андрей Теменев остановил руку, приготовившуюся затыкать отверстие шириной в один кирпич этим самым кирпичом. Подержал на весу. Поглядел на судорожно, как лягушка под электрическим током, выпрямленную ногу, торчащую из-под стены. Потом разжал пальцы, и мастерок упал на земляной пол.
Здесь, за стеной, валялся прикованный к позеленелому кольцу гражданин Российской Федерации, петербуржец, федеральный чиновник и взяточник. А там наверху, и на многие километры кругом, ни одно чувырло не знает и не узнает еще добрых пятнадцать веков, что такое «Бочонок Амонтильядо».
Андрей вздохнул, подобрал с земли забытый шабашниками лом, примерился к только что выложенной стене и, предварив очередной этап работы словами:
– Благодари Эдгара нашего, Аллана! – нанес в центр стены нешуточный удар.
Когда из– под кирпичной пыли удалось извлечь нечто напоминающее мучной куль, загримированный под перепуганного индейца, это был уже не тот Дмитрий Хромин, что спускался в подвал, самоуверенно улыбаясь, час назад. Это был очень Тихий Хромин, весьма Вежливый и слегка Грустный Хромин, это был Дмитрий Хромин, который, будучи отстегнут от наручников, некоторое время сжимал и разжимал пальцы и жмурился, отплевываясь, а потом разглядел-таки потного и усталого Теменева с ломом в руках и невнятно произнес:
– Андрюша, как я рад тебя видеть!
Некоторое время они сидели на сыром полу спина к спине и курили сигареты, то ли припрятанные предусмотрительным санинспектором, то ли нашедшиеся случайно в кармане плаща лейтенанта.
