Сейчас, когда по улицам тек народ, жаждущий полюбоваться праздничным шествием, агент восставших рабов преспокойно сидел в харчевне Дионисия, которую называл про себя Интернет-кафе. Нет, здесь не светились на каждом липком от пролитого вина столе жидкокристаллические мониторы. Порносайты тут заменяли аппетитные невольницы, разносящие жареную дичь и собственные телеса. Отсутствие любимого «Квейка» компенсировалось перманентными кровавыми драками с поножовщиной. Но главное, это информация. Пробыв у Дионисия не больше получаса, вы узнавали новости о том, что творится в столице, на окраинах империи и далеко за ее пределами.
Вот сейчас несколько каменщиков за соседним столом жаловались друг другу, как их в предпраздничной лихорадке кидали с объекта на объект:
– Трубы туда! Трубы сюда! Траншея до Сучьего болота! Закопать траншею! Заменить трубы! А трубы-то, между прочим, горят…
– Дурят людей! Дурят! – втолковывал мастер-замазчик, самый старый и самый пьяный из всей компании. – Без птичьего помета стык держать все одно не будет! А трубы-то куда в результате ушли? На виллу сами знаете кого. Обновить, подремонтировать, использовать неликвиды! Только тс-с, братья, молчок!
Каменщики молча уткнулись в свои кружки, и стало слышно, как спорят плотники в дальнем углу:
– А я ему: да ведь телега на то, чтоб в ней ездить! А он одно заладил: хочу колосящиеся снопы… Будто я не видел, что такое наглядная агитация! Да я на агитации собаку съел! Да еще мой дед на агитации деда моей собаки съел! Факельное шествие под вечер, и весь разговор! Нет! Вечером люди пойдут в казино… Вот то-то и оно, что казино… Пока всякая зеленая неримская гомосексуальная сволочь у нас казино открывает, нормальные люди снопы к телегам приколачивают… Только тихо, братья, тс-с…
В двух шагах от столика, где под видом посыльного из сената тянул светлое пиво Илюхин, сидели два художника. Поставив к ногам мольберты, оба сосредоточенно и молча уничтожали жаркое, почти не обращая внимания на чаши с вином. Но вот оба последний раз брякнули ножами по глиняному блюду, синхронно вытерли губы, скрытые между густыми усами и редкими бородами, и, подняв кубки, вполголоса обменялись кратким тостом. В общем шуме закусочной прозвучало:
– Спартак спускается с Везувия.
Включив всю силу воли, Илюхин не стал оборачиваться на эти слова. Подумав, спросил у пробегающей полуголой девки серебряное зеркальце и принялся расчесывать спадающие на плечи светлые волосы. Это ни у кого не возбудит подозрений, хорошенькие юные посыльные в сенате зачастую очень дорожат особым вниманием почтенных сенаторов.
Оба отражающихся в зеркальце художника заросли, пожалуй, еще сильнее, чем скинхед. Большие добрые глаза под лохматыми бровями вполне соответствовали обычному занятию этих чудаков не от мира сего: бродить с мольбертом по окраинам Рима и делать углем наброски, которым не суждено пережить века, потонув в славе монументальных художеств античности и масляной живописи Ренессанса. Измазанные разноцветными пигментами рукава лежали на грязном столе, – правильно, людям искусства не до приличий.
Художники были, как и любые представители богемы вкупе с домохозяйками и поденщиками, жадными до военных переворотов, очистительных ветров революции и прочего социального прогресса, поскольку такие, как они, как правило, не участвуют в вооруженных столкновениях. В конце концов, художники вполне могли бы провозгласить тост за восставших. Только вот…
Добрые глаза одного из художников сощурились, когда зайчик света от карманного зеркальца скользнул по ним. Секунду он и Алексей Илюхин смотрели друг на друга в серебряном отражении. А потом вскочили сразу оба: один отбросил стол, другой, наоборот, побежал по столам.
Второму бородачу понадобилось лишь мгновение, чтобы сориентироваться в ситуации. Он припал на колени рядом со своим мольбертом, расстегивая деревянную бусину застежки, и через секунду уже встал в «коленную» стойку для стрельбы, имея в руках арбалет той конструкции, которой Фагорий нечаянно вооружил братство Деяниры. Но Илюхин, ступая в чьи-то салаты, разбивая вдребезги глиняные кувшины и оскальзываясь в похлебках, уже прыгнул с последнего столика в дверь, не касаясь семи ведущих в кабачок ступеней. И вылетел на улицу прежде, чем стрела в полтора локтя длиной, запев, затрепетала в дверном косяке.
Лохматый подросток, одетый как посыльный из сената, бежал по тротуару, мимо которого пылило праздничное шествие. Покачивались на телегах колосящиеся снопы, крутилось декоративное рулеточное колесо с надписью «Сегодня вечером и всю ночь», а на последней телеге какой-то не дошедший до Везувия гладиатор, переодетый каменщиком, колошматил по голове декоративным молотом в форме водопроводной трубы жуткое чучело с надписью «Сальмонеллез». А посланец, шпион и единомышленник Анатолия Белаша бежал в противоположном направлении, громко при этом крича:
– Подстава! Провокация!
– Ура! – подхватывала его крик праздничная толпа. – Кесарь – это мы! Мы – это кесарь! Рим, Рим, Рим не-по-бе-дим! – Толпа смело вопила запретное в персонифицированных беседах слово «Рим», на то она и толпа. Так свора гопников, выпендриваясь друг перед другом, набрасывается на припаркованный «жигуль» и опрокидывает его колесами вверх.
* * *
Святослав Хромин тоскливо оглядел залу, облицованную зеленым камнем, название которого он не знал, и еще раз вытер ноги. Не такие уж и комья грязи налипли на его сандалии, просто ему очень не хотелось входить, тем более что из-за двери слышался плеск воды и разговор.
– Я не пойду на праздник, – тяжело, с одышкой переводя дыхание, говорил Лулла. – Прочитай, Внутринний, приветствие от моего имени. Ну, знаешь сам. Сегодня мы едины, как никогда, враги не смогут расколоть… Этот понос меня доконал…
Послышалось бульканье, диктатор, как и всегда при плохом самочувствии, плавал в серебряной ванне с горячей водой.
– Не волнуйся, Великий, – спокойно отвечал голос Внутринния. – Я сделаю все, что нужно. Отбрось сомнения, разработанный нами план действует как нельзя лучше. Сегодня Геварий просил меня передать тебе привет и запеченного в тесте бекаса по случаю праздника. Бекаса я выкинул от греха подальше, но в целом это добрый знак. Оппозиция медленно превращается в верных государству чиновников. А капля долбит камень…
– Долбит… – Лулла перевернулся на спину и подумал вслух: – Бекасика бы сейчас неплохо, если бы желудок так не резало, Ладно, иди и позови этого… Как его… Чего он там ноги вытирает, дыру протрет…
Внутринний отдернул штору и указал на скамеечку рядом с серебряной ванной:
– Войди, гражданин.
Доцент Хромин вошел, но сесть не решился.
– Вызывали? – спросил он, не зная, куда девать руки. Вид голого, плавающего в ванной правителя половины цивилизованного мира, конечно, смутил его.
– Я вроде тут один, – недовольно проворчал диктатор, брассом подплывая к золоченому поручню. – Хотя у вас там, должно быть, принято обращение во множественном лице.
