«Ну– с, -начинал он и слышал смешки со всех рядов. – Мнэ-э, приступим… – А у прохода уже какой-то молодой очкастый студент складывает самолетик, который минутой позже полетит в доску над головой доцента и который надо будет не заметить. – Исторический период характеризуется…» И вот, маяча на кафедре, сбегая с нее к столу и вновь взбегая, когда студентки в передних рядах, насмешливо поглядывая, начинают поигрывать ногами а-ля Шерон Стоун, несчастный преподаватель излагал исторические причины того или иного трагического поворота в истории, независимо от исторического периода вскоре сползая на происки иноверцев, инородцев, иностранцев и иноходцев. Выразительно при этом поглядывая на очкарика, готовящего уже четвертый самолетик.
Удовольствие от такой преподавательской работы не поддается описанию и сравнимо с ощущениями импотента, мучительно ждущего, когда откроют метро и свалит с его дивана неизвестно зачем там оказавшаяся ночная бабочка, к утру смахивающая на ночную бабушку.
Думал ли доцент, что когда-нибудь будет читать лекцию не о древнеримском диктаторе, а древнеримскому диктатору? Предполагал ли он, какие доходчивые и вместе с тем всеобъемлющие сравнения придут в голову, без единой, причем, ссылки на масонский заговор? Допускал ли хоть на минуту, что не склонит головы именно тогда, когда урок запросто может завершиться ее потерей, и голос не дрогнет именно тогда, когда рука безумия уже почти затянет его в глубины диалектического небытия?
«Если когда-нибудь мне суждено вернуться с чужбины на отчизну, – твердо подумал доцент, – то первое, куда я побегу, это в лекционный зал. Пусть там даже никого не будет. Пусть меня туда даже не пустят. Все равно побегу».
Прилив бодрости, граничащей со смелостью, вливался в Вячеслава Васильевича с каждым новым глотком. Он поглядел на свое отражение в жемчужной воде, пригладил бороду и пожалел, что так поспешно отказался от звания бога, сейчас ему это придало бы дополнительной уверенности в себе. Вот еще немного, только перестанут дрожать колени, и он вернется к серебряной ванне и голосом вежливым, но настойчивым предложит некоторые исторически обусловленные решения.
Во– первых, выпустить лейтенанта Федеральной службы безопасности из тюрьмы и поручить ему арест Анатолия Белаша. Во-вторых, и главных, вернуть казино «Олимпус» его первоначальный вид. А в первую очередь убрать оттуда эту зеленую мартышку, вернее, вашего уважаемого протеже, который уже второй день грозится набить морду Айшат и пытается лапать самого доцента. И, кстати, пора ему уже бежать, скоро закончится шествие, народ валом попрет в «Олимпус», а Айшатка там одна.
Хромин твердым и уверенным шагом вернулся к серебряной ванне и бодро сказал:
– У истории свои планы и законы, богоподобный, а у нас свои. Выход единственный, делай, что должен, и будь, что будет, как сказал неизвестный тебе мудрец древности по имени Дукалис. Поэтому давай договоримся так…
Ни договориться, ни даже договорить ему не удалось. Диктатор смотрел на него по-прежнему прямо и исподлобья, но чем-то этот взгляд показался нехорош, возможно, за счет преломления света водой, под которой полностью уже скрылось тело богоподобного Луллы. Раскинув руки в виде креста и запрокинув голову, диктатор продолжал медленно, миллиметр за миллиметром, погружаться на дно серебряной ванны с горячей водой. Несколько крошечных пузырьков вынырнули из его приоткрытого рта, воздуха в легких, очевидно, уже не было, они заполнились водой сразу после того, как властитель Рима умер и, отпустив золоченые поручни, опрокинулся затылком в воду, как заправский аквалангист.
Губы у Хромина-младшего мгновенно снова пересохли. Он огляделся и прислушался. В рабочем кабинете великого Луллы было тихо, только тикал какой-то прибор, забытый Фагорием возле философской ванны. Снаружи, издали, еле слышно, как телевизор за стеной у соседей, доносился рев ликующей толпы, скандирующей патриотические лозунги, декларирующие любовь к только что почившему кесарю. И никого кругом во всей огромной зале и за многочисленными занавесками. Только человек и труп.
– Мама! – прошептал доцент Института водного транспорта, разом утратив с таким трудом приобретенные смелость и кураж. Немного сориентировался в ситуации и позвал во второй раз: – Дима!
* * *
Дмитрий Васильевич Хромин с трудом отпросился с торжественного митинга, где Внутринний Делл должен был зачитать обращение к гражданам Рима богоподобного Луллы. Больше всех возмущался Геварий:
– Куда ты пойдешь, объясни, пожалуйста, когда у меня верных людей наперечет?
– Не поднимем же мы восстание прямо сейчас, – резонно возражал Деметриус Семипедис, поглядывая на солнечные часы под фонтаном посреди площади.
– Какое, к Эребу, восстание!? – озираясь, зашипел Геварий. – Не про восстание речь. У нас колонна виноградарей потерялась, у нас на две подводы хлеба для бесплатного угощения меньше, чем надо. У нас чучело Сальмонеллеза упало вместе с повозкой на статую Кибелы! Твое, кстати, чучело! Меня эти жрецы-кастраты растерзают! А ты куда собрался?
– В казино, блин! – огрызнулся санинспектор. – Ты понимаешь, что сейчас Делл заявит о праздничном пуске водопровода, а у меня в Сучьем болоте давление на холмах падает? Гидростатика хороша в теории, а на практике надо следить, чтобы стыки были промазаны. Так что иду я сейчас прямиком в казино!
– Ладно, не кипятись, – буркнул пожилой бунтарь. – Просто жара, нервы… И Нистия опять дома не ночевала. Ума не приложу, где она может шляться…
– Не у меня! – с редкой для него искренностью сказал Хромин. Он был искренне рад, что Геварий не задал этого вопроса вчера.
У ступеней, ведущих в бывшее обиталище весталок, пока никого не было, только хлопал на горячем ветру плакат «В течение праздничной ночи скидка на напитки для играющих на сумму более шестисот сестерциев». Хромин отворил тяжелую дверь и вошел в холл.
Искусственный мальчик с указкой терпеливо полз вверх по циферблату, чтобы ровно в полдень снова съехать вниз и вновь начать свое сизифово восхождение, отмечая часы, дни, годы и века. Вода текла, акведук работал. Хромин поднялся по мраморной лестнице и постучал в дверь игрового зала. Постучал снова, но его, судя по всему, не слышали. Внутри происходил скандал.
– А я тебе говорю – скажешь! – разорялся тонкий зеленоватый голос. – «Не велел говорить», скажите, пожалуйста, какой трибун республики выискался! Я должен знать, куда деваются мои сотрудники в рабочее время с рабочих мест! На кассе-то никого? Никого! Вот сейчас я возьму оттуда, сколько надо, и все, и не будет у твоего дядюшки никакого жалованья. Вот, честно, сейчас так и сделаю! Ну! Что за нужда такая срочная?
– Его вызвали! – твердо сказала Айшат.
– Это я уже слышал! А куда! Кто? Кто вообще имеет право вызывать куда-то сотрудника учреждения, находящегося под патронажем Великого Луллы?
– Ну, Великий Лулла, например, – улыбнулась Айшат.
Возникла пауза, можно было подумать даже, что директор игорного дома успокоился. Но он перешел на визг.
