– Нет денег, иди работать, – посоветовала подошедшая Марина, которой надоела роль пассивной наблюдательницы.
– А я работаю, – ответила «коза», недовольно покосившись в ее сторону.
– Знакомься, это моя подруга Марина Владимировна, – сказала Пульхерия и спросила: – Где же ты работаешь?
– На сахаро-рафинадном заводе имени Мантулина, – с гордостью ответила Лариса.
– Интересно, что ты там делаешь? – полюбопытствовала Марина.
– Из сахарного песка рафинад, вот что.
– Ну понятно, что не из соли, – усмехнулась Пульхерия, – а что конкретно делаешь ты, коли приходится сдавать теткину квартиру?
– Пока ученицей работаю, потом на полную ставку перейду.
Пульхерия вдруг подумала, что раскраска под ядовитую гусеницу не предупреждение о том, что коза Лариска на самом деле ядовитая, а просто защитная реакция на окружающую агрессивную среду и было бы жестоко не сказать ей о гибели Вики. Рано или поздно она об этом узнает, так пусть уж рано, иначе может быть поздно. Тетка ее приедет, а квартира опечатана, в ней полный разгром, соседка доложит о происшествии, так что у Лариски будут крупные неприятности.
– Лариса, ты давно Вику знаешь?
– Мы с ней в одной школе учились в Нижних Серогозах.
– Ачто, есть Верхние Серогозы? – проявила интерес к географии Марина.
– Есть, – с гордостью ответила девушка. – Есть даже Средние Серогозы. Но ни в Нижних, ни в Средних школы нет, а у нас есть. Они все в нашу школу ходят. Вика из Средних Серогоз. Мы с ней, не сговариваясь, в Москву приехали, только в разных вагонах, а на перроне встретились. Вика в институт поступила, а я провалилась. Пришлось дворником работать, потом тетка на сахаро-рафинадный завод устроила.
– Чего ж ты в свои Нижние Серогозы не вернулась? – спросила Пуля.
– А че там делать? Со стариками по вечерам семечки лузгать? Работы нет, вечером пойти некуда, молодежь либо уезжает, либо спивается…
Пульхерия была уже не рада, что поинтересовалась личной жизнью девушки, по скучному лицу Марины она поняла, что подруга с ней солидарна.
– Лариса, ты знаешь, что Вику убили? – спросила она.
– Вы че, прикалываетесь? – скривилась девушка, до конца не постигая смысла сказанного.
– Нет. Ее убили в квартире, которую ты ей сдала, – ответила Пульхерия, наблюдая за ее реакцией.
Лариска побледнела, лицо вытянулось, глаза наполнились слезами, и черные ручейки потекли по щекам.
– Пойдем присядем ненадолго, – предложила Пуля, заметив, что со скамейки поднялась группка подростков.
Присев, Лариска зарыдала почти в голос. Ее умытые слезами глаза вдруг стали по-детски беззащитными. Она стала хлюпать носом, утирать слезы руками, размазывая черные дорожки по щекам. Вид ее из агрессивно-устрашающего вмиг стал неряшливо-комичным. Марина достала из сумочки и протянула пачку бумажных платков.
– Это че? – недоуменно спросила «коза».
– Платки бумажные, – с усмешкой ответила Марина, – пупок свой продырявила, а то, что существуют на свете бумажные платки, даже не догадываешься, дурочка деревенская.
Она открыла пачку и вытащила один.
– Давай конверт, – потребовала Пульхерия.
Девушка послушно полезла за пазуху и достала конверт из плотной коричневой бумаги. Он был запечатан. На нем крупными аккуратными буквами было написано: «Вскрыть после моей смерти».
– Не фига себе! – удивленно воскликнула Пульхерия. – Ты что, не читала, что здесь написано?
– Читала, но я думала, она прикалывается, чтобы я в конверт свой нос не совала, – сказала Лариса и вновь зарыдала.
– Ну ты хоть поинтересовалась, почему она так написала? – спросила Марина.
– Как же, у нее поинтересуешься! Она сказала, что это не мое дело, – сквозь всхлипывания ответила Лариса.
– Давай вскроем конверт, может, там записка, – предложила Марина.
– Я знаю, что там, – задумчиво сказала Пульхерия, глядя на спешащую мимо толпу. – Фотографии или фотография. – Вика все это рассматривала, как игру. Она даже мысли не допускала, что на кону стоит ее жизнь.
– Ну давай все-таки посмотрим, – настаивала Марина.
Пульхерия аккуратно надорвала конверт и вытащила фотографию. На коленях у Александра Николаевича, обняв его правой рукой за плечи, в одних трусах сидел Паша Медведев. Сладкая парочка радостно улыбалась в объектив. На Гранидине были только брюки. Левая рука Паши покоилась на его волосатой груди. Ничего непристойного в фотографии не было, и все-таки она не оставляла сомнения в том, что запечатленные на ней мужчины являются любовниками.
Пуля потрясла конверт, заглянула внутрь. Кроме фотографии, в нем ничего не было.
– Ну что ты обо всем этом думаешь? – спросила Марина.
– Да все то же, ожидания мои, к сожалению, не оправдались. Лариса, может, ты все-таки полюбопытствовала и открывала конверт? Трудно поверить, что в нем не было записки, – с надеждой посмотрела на девушку Пуля.
Шумно сморкаясь, Лариса отрицательно помотала головой. Неожиданно у Пульхерии зазвонил телефон. На экране высветилась улыбающаяся физиономия Германа.
– Пуляша, как у тебя дела? Ты встретилась с девушкой? – спросил он.
– Да.
– Конверт взяла?
– Да, но в нем только одна фотография Паши и Александра Николаевича, ни записки, ничего, что могло бы подсказать имя настоящего убийцы.
– Ты же решила, что это Паша.
– Ничего я не решила, – вздохнула Пульхерия. – Чтобы так утверждать, улики должны быть железными. А все в этом деле расплывчато, смазано.
– Ну-ну, Пинкертон, ищи дальше, – рассмеялся Герман. – Ты сейчас где?
– На Пушкинской, возле памятника.
– Ты там еще долго пробудешь?
– Нет, сейчас с девушкой расплачусь и поеду. А что?
– Да я тут, в префектуре, судя по всему, застрял надолго. Тебе к папе придется одной добираться, а я туда прямо отсюда поеду. Обязательно возьми такси, Пуляша, нечего париться в этом муниципальном транспорте, – с заботливыми нотками в голосе посоветовал Герман.
– Хорошо, дорогой, как скажешь.
Лариса уже немного успокоилась, вытащила из сумочки косметичку и разглядывала в зеркале свое опухшее от слез лицо. Пульхерия достала деньги:
– Вот, бери. И очень прошу, купи себе куртку и джинсы нормальной длины. В Европе так уже давно никто не ходит, не модно.
– А что модно?
– Быть здоровой и естественной. Уверяю тебя, это из моды никогда не выйдет. Надо не внешность уродовать, а душу совершенствовать. Внешность состарится, а душа молодой остается до самой смерти.
