– Смотри, однажды под это бревно попадешь и оно тебя раздавит.
– Лучше умереть под бревном, чем на бревне.
– Чем же лучше? Если исключить сексуальную составляющую, а эту сторону я с тобой принципиально не обсуждаю, ты мне в сыновья годишься, не вижу особой разницы, – усмехнулась Пульхерия.
– В нюансах, Пульхерия Афанасьевна, в нюансах. – Голос Гриши стал бархатным, а глазки как-то по-особенному заблестели. – Умереть под бревном означает стать жертвой обстоятельств, а на бревне… – Он запнулся, подыскивая подходящие случаю слова.
– Ну? Все? Словарный запас иссяк? – насмешливо спросила Пуля. – Малыш, в твоем возрасте надо книжки умные читать, а не глянец листать. Ты сам-то хоть понимаешь, что несешь околесицу?
– Понимаю, – неожиданно согласился Гриша и лучезарно улыбнулся. – Я больше не буду!
– Не зарекайся, – тяжело вздохнула Пульхерия, – будешь, еще как будешь.
Остаток вечера она провела в унынии. Пуля понимала, что если выйдет замуж за Германа, будет еще огромное количество таких вечеров, на которых ей придется чувствовать себя идиоткой. Это называется «ужин с придурком», придурку здесь отводится роль клоуна, над ним потешаются, без него всем скучно. Надо встать и уйти, пусть они сами друг над другом издеваются. Подошел Герман, взял руку и прижал к губам.
– Спасибо тебе, – с нежностью прошептал он, глядя ей в глаза.
Пульхерия не стала уточнять за что, но поняла – порвать с ним она не сможет. Из жалости. По крайней мере, сейчас. Подумала: «Что ж, посмотрим, на сколько меня хватит». Много раз потом, анализируя происходящее, она ругала себя за нерешительность: если бы тогда ушла, все сложилось бы иначе.
К счастью, Александр Николаевич рано ложился спать и вечер, показавшийся Пульхерии бесконечным, закончился в половине одиннадцатого. По дороге Герман держался молодцом. Даже виду не подал, что отец его обидел, фамильная гордость не позволила. Паша с Дашей собирались заехать к Герману, но Даша вдруг заявила, что у нее болит голова. Чтобы добиться своего, она была не слишком оригинальна. Зачем напрягать такую хорошенькую головку, придумывать что-то новое, если можно воспользоваться старым проверенным способом. Паша был с женой сама нежность.
– Бедняжка, надо срочно в постельку! Здоровье – дело святое.
– Павлик, не в этом дело. Папаша Гранде меня утомляет…
Высадив чету Медведевых, Герман с такой мольбой взглянул на Пулю, что у нее не осталось никакого сомнения в том, где ей предстоит провести ночь.
Глава 4
Шутка, которую неправильно поняли
Утром, поставив поднос с завтраком перед Пульхерией, Герман заявил:
– Как ты думаешь, тебе не пора перевезти вещи ко мне?
– Терпеть не могу туда-сюда с вещами мотаться, – недовольно пробурчала она и тут же пожалела. С лицом обиженного ребенка Герман, опустив плечи, вышел из комнаты.
Яростно намазывая джемом хрустящий тост, Пульхерия рассерженно думала: «Черт побери, ничего нельзя сказать, он тут же обижается. Мне что, теперь каждое слово фильтровать придется? Послал бог любовничка!»
Неожиданно Герман вернулся.
– Я забыл, что ты любишь кофе с молоком. – С лучезарной улыбкой он протянул молочник.
Но Пуля на него сердилась:
– Еще раз надуешься из-за пустяка, больше никогда меня не увидишь! Понятно?
Герман кивнул.
– Мне не шестнадцать лет. Хотелось бы напомнить, что у меня внуку уже три года. Отношения по схеме «горько поссорились – сладко помирились» мне сильно действуют на нервы. К тому же закатывание сцен – это прерогатива женщины, а не мужика.
– Я все понял, – смиренным тоном сказал Герман.
– Кстати, о маленьких детях. Даша вчера мне сказала то, что я должна была в первую очередь услышать от тебя. – Пульхерия оторвала глаза от тоста и в упор взглянула на Германа. Он отрешенно смотрел в окно и с ответом не спешил.
Пауза затягивалась.
– Ау, Герман! Ты где?
– Здесь.
– Я все еще жду ответа. Что это за тайны мадридского двора? Почему о том, что у тебя есть ребенок, я узнаю от посторонних людей?
– А что это меняет?
Пульхерия чуть тостом не подавилась.
– Не фига себе заявление! Про папашу бизнесмена ты мне в первый же день знакомства объявил, а в том, что у тебя есть ребенок, даже под пытками признаваться не хочешь! Где логика? – возмущенно проговорила она. Отставив поднос в сторону, вскочила с кровати и начала одеваться.
– Ты куда? – забеспокоился Герман. – Нам в салон еще рано.
– В какой салон?
– Я покажу тебе новое место работы.
– Работы?!
– Папа велел тебя взять главным бухгалтером…
– Насколько я поняла, это была всего лишь шутка.
– Папочка такими вещами не шутит.
– А мое мнение здесь кого-то интересует?
– От выгодных предложений не отказываются, – сказал Герман значительно.
– У меня уже есть работа, которая меня устраивает!
– Пуляша! Ты не понимаешь! Тебе сделано предложение, от которого нельзя отказываться!
Пульхерия остановилась, словно наткнулась на невидимое препятствие.
– Почему?
– Потому что его сделал мой папа, – терпеливо объяснил Герман. – Он не выносит отказов.
– Почему? – тупо переспросила она.
– Тебя приняли в нашу стаю, и жить теперь ты должна по ее законам.
– Не желаю жить ни в каких стаях, и я никому ничего не должна, – с мрачным упорством сопротивлялась Пуля.
– Ты все правильно говоришь, но мой папа…
– Что ты пристал ко мне со своим папой!
Пульхерия со злостью швырнула в Германа туфлю. Он увернулся, и она беспрепятственно вылетела в открытое окно. Пуля не тронулась с места, а Герман перегнулся через подоконник, пытаясь рассмотреть, куда она упала. Ей безумно захотелось двинуть ногой по его тощей заднице, чтобы он отправился следом за туфлей.
– Что будет, если я откажусь от его предложения?
– Ничего особенного. Его подручные позвонят твоему начальнику и потребуют, чтобы тебя уволили.
Герман кому-то радостно помахал рукой и отвернулся от окна.
– Со своим шефом я работаю уже семь лет. Чихать он хотел на твоего папочку.
– Тогда ему дадут понять, что он может потерять все.
– Найду другую работу.
– Не найдешь.
– Слушай, мне становится страшно. Неужели Александр Николаевич такой мелочный? Ему не все равно, где я работаю?
– Нет, не все равно. Ты часть нашей стаи.
