Он поставил все это на стол и сказал:
— Вот я вам супчику сварил. Не хотите поужинать, пока горячий?
— А что за суп–то? — поинтересовалась я.
— Гороховый, — ответил он и приоткрыл крышку кастрюли.
Вкусный аромат, донесшийся до моих ноздрей, чуть не сшиб меня с ног. В животе сразу по–голодному заурчало.
— Гороховый, говоришь? — потянулась я к кастрюле вслед за моим носом. — Решил, значит, вооружить нас?
— Это как? — не понял великан.
— Съедим с Павликом вашего супа и начнем от вас отстреливаться длинными зловонными очередями, — пояснила я.
Здоровяк громко захохотал, но Павлик меня не понял. По его недоуменному лицу я догадалась, что он никогда не ел горохового супа.
— Тебя как зовут, мужчина? — спросила я нашего похитителя.
— Зовите меня просто Горой.
— Почему не Холмом? — тут же поинтересовалась я.
— При чем здесь холм?
— А при том, что Гора — женского рода, а Холм — мужского. Какое–то у тебя странное погоняло, с нездоровым, скажем так, оттенком. Ты, часом, не голубой?
— Ты первая, кто мне об этом говорит, женщина. Я подчеркиваю, — повысил голос великан, — женщина! Если бы ты была мужчиной, я бы тебя сейчас за твои слова по стенке размазал.
— Мужчина, это погоняло не я тебе придумала. Я только обратила твое внимание на то, что оно звучит двусмысленно. — Я встала с кровати, уперла руки в бока и тоже слегка повысила тон: — А если ты до этого раньше не допер, моей вины в том нет! Наливай свой суп, Джомолунгма, а то он, пока мы здесь с тобой отношения выясняем, остынет.
Гора засопел и стал разливать половником суп в тарелки.
— Мне немножко, — подал голос до этого молчавший Павлик.
— Кстати, у моего сына на горох — жуткая аллергия. У тебя, Павлик, с этим как? Все в порядке?
— Не знаю. Я гороха еще никогда не пробовал.
— На вкусную еду аллергии не бывает, — философски изрек Гора.
— Ну не скажи. Вот у моего сына от гороха мог быть отек гортани, удушье и смерть от асфиксии. А вдруг у мальчика тоже аллергия? И накроются ваши два миллиона медным тазом. Ферштейн?
— Разве такое возможно? — спросил Гора недоверчиво.
— В нынешнее время, когда бушуют СПИД, атипичная пневмония и прочие инфекции, а тотальное ожирение населения, вследствие массовой гиподинамии, делает наши стройные ряды менее стройными, все возможно.
— Аллергия и раньше была, только ее тогда золотухой называли. И никто от нее не умирал. — Гора никак не хотел соглашаться со мной.
— Когда мой сын первый раз пошел в детский сад, я для таких непонятливых, как ты, на его медицинской карте красным фломастером написала, что ему нельзя есть горох и яйца. Так что вы думаете? Через пару дней мне на работу звонит испуганная воспитательница и говорит, чтобы я срочно приехала. Я бросаю дела, мчусь к ним па всех парах, приезжаю и вижу своего сына с круглым, отекшим лицом, заплывшими глазами и вывернутыми наизнанку губами. Его накормили гороховым супом. А бестолковая нянечка мне испуганно говорит, что весь горох она из его тарелки выловила.
— Пуля, у тебя есть сын? — удивленно спросил Павлик.
Я кивнула.
— А сколько ему лет? — в свою очередь поинтересовался Гора.
— Много. Я даже уже бабушка. Моему внуку — скоро год исполнится.
— А ты хорошо выглядишь, — сделал мне комплимент здоровяк. — На нас, толстяках, время почти не отражается. Может, действительно мальчику что–нибудь другое принести? Ну его, этот суп!
— Нет, я хочу попробовать! — сказал Павлик и подбежал к столу.
Он зачерпнул немного супа, проглотил его и замер в ожидании.
Мы с Горой тоже уставились на него. Ничего ужасного не происходило.
Павлик съел еще пару ложек.
— Классно! Я вкуснее ничего не ел, — заявил он и заработал ложкой с огромной скоростью.
Вскоре его тарелка опустела, он приподнял ее и потребовал еще. Здоровяк весь зарделся от удовольствия. Суп действительно оказался очень вкусным, и я с аппетитом съела пару порций.
Когда Гора ушел, Павлик спросил у меня:
— Пуля, а правда, Гора — хороший?
Я даже опешила от его вопроса.
— Это кто, пик Коммунизма хороший?
— Почему пик Коммунизма? — не понял Павлик.
— Ну, это одна гора так называется, только не помню где.
— Почему ее так смешно назвали?
— А бог ее знает почему. Наверное, потому, что коммунизм в чистом виде так же недостижим, как и вершина этой горы. Ее, вероятно, уже в пик Капитализма переименовали.
— Почему коммунизм в чистом виде недостижим? — не унимался Павлик.
— Павлуша, хорошо, что ты такой любознательный, только тебе рано сейчас об этом рассказывать. Придет время, и ты сам все узнаешь. Я в политграмоте не сильна, и доступным для твоего понимания языком вряд ли смогу тебе все объяснить.
— Напрасно ты, Пуля, меня маленьким считаешь. Я, между прочим, уже «Камасутру» всю прочитал, — сказал серьезно мальчик, чем меня очень рассмешил.
— Ну, «Камасутра» тебе здесь вряд ли поможет. Постой, а где ты ее взял?
— Я случайно услышал, как папа маме сказал, чтобы она эту книжку подальше убрала, а то, не ровен час, попадется на глаза Павлику. Ну, я, конечно, тут же ее взял, когда они все ушли.
— Ну и как? Все понял? — еле сдерживая смех, спросила я.
— Нет, ничего не понял, — честно сказал мальчик. — Чудная она какая–то, страшная. Там дяденьки и тетеньки такие ужасы друг над другом производят. Я решил, что это какое–то древнее руководство по пыткам. Пособие для инквизиторов.
— Не будь этих пыток, тебя бы сейчас не было. Со временем все сам поймешь, малыш. Только хочу заметить, что инквизиция была в Европе, а «Камасутру» написали в Индии.
— Про коммунизм и «Камасутру» мне рано. А что тогда мне не рано? — обиженным тоном спросил Павлик.
— Зря ты обижаешься…
— Тогда расскажи мне сказку, если мне про «Камасутру» нельзя.
— Далась тебе эта «Камасутра»…
— А почему ты мне сказку рассказывать не хочешь?
— Ну хорошо, давай расскажу. Только я все сказки забыла. Сын–то у меня уже взрослый. Про что ты хочешь услышать?
— Про похищение. Только не страшную, а с хеппи–эндом, как сейчас говорят.
— Ну задал ты мне задачку, малыш. «Гуси–лебеди». Такую ты сказку слышал?
— Очень давно.
— Тогда слушай. Только предупреждаю заранее, что я буду ее по–своему рассказывать.
