Через Пиккадилли — и даже не сильно напугавшись, — сквозь «Фортнумз» — ради прелестных запахов, — пару шагов по Джермин-стрит — и я уже уютно устроился в «Баре Жюля», где заказывал себе ланч и впитывал пятую «Белую леди». (Забыл сообщить вам, что за сюрприз приготовил мне Джок; прошу прощения.) Будучи серьезным гастрономом, я, разумеется, сожалею о коктейлях, но, с другой стороны, я так же сожалею о нечестности, промискуитете, нетрезвости и множестве других прелестей.
Если кто-то и следовал за мной до сего момента — на здоровье, я так считаю. Однако днем мне было потребно личное пространство, где нет места мальчикам из ГОПа, поэтому за едой я время от времени тщательно осматривал обеденный зал. Ко времени закрытия все население бара сменилось, за исключением одного-двух постоянных жильцов, которых я знал в лицо; если и есть за мной «хвост», он должен быть снаружи и очень сердит.
Он и был — снаружи и сердит.
Кроме того, это был человек Мартленда, Морис. (Я, надо полагать, и не рассчитывал на самом деле, что Мартленд станет играть честно: школа, куда мы оба ходили, была не очень хороша. Привольна с содомией и прочим, но сурова с честной игрой, благородством и другими дорогостоящими приложениями, хотя в школьной Капелле о них говорилось много. Холодные ванны, само собой, в изобилии, но вас, кто никогда в жизни такую не принимал, возможно удивит, что реальная холодная ванна — величайший родитель животных страстей. К тому же — паршиво действует на сердце, как мне говорят.)
Перед лицом Морис держал газету и разглядывал меня сквозь дырочку, в ней проковыренную, — совсем как в детских сказках. Я сделал пару быстрых шагов влево — газета развернулась за мной следом. Затем три вправо — и снова газета повернулась, как щиток полевого орудия. Выглядело глупее не придумаешь. Я подошел к нему и сунул палец в дырочку.
— Бе! — сказал я и стал ждать его сокрушительного ответа.
— Уберите, пожалуйста, палец из моей газеты, — сокрушительно ответил он.
Я пошевелил пальцем еще, высунув нос из-за верхнего обреза газеты.
— Отвали! — рявкнул Морис, побагровев.
Так-то лучше.
Я отвалил, весьма довольный собой. За углом Сент-Джеймс-стрит шаркал ногами полисмен — этакий юный, розовый и гневливый страж порядка, какие часто попадаются в наши дни. Амбициозный, добродетельный — сущий дьявол со злоумышленниками.
— Офицер! — рассерженно заклекотал я. — Меня только что непристойно домогался вон тот жалкий негодяй с газетой. — Трясущимся пальцем я ткнул в сторону Мориса, который виновато завис на полушаге. Полисмен побелел губами и обрушился на него — тот по-прежнему балансировал на одной ноге, распростерши газету, и выглядел поразительно, как жестокая пародия «Эрота» Гилберта на Пиккадилли-Серкус.
[48]
(А вам известно, что Эрос сделан из алюминия? Я уверен, что где-то в этом таится мораль. Или шутка.)
— Я буду у вас в участке через сорок минут, — крикнул я вслед полисмену и юркнул в проходящее такси. В нем все дверные ручки были на месте.
Итак, я вам уже сообщал, что люди Мартленда проходят годовую подготовку. Эрго,
[49]
такое быстрое засечение Мориса означало, что Морис находился там исключительно для того, чтобы его засекли.
У меня заняло много времени, но в конце я засек и ее — дородную, чисто выбритую тетушку в «триумф-геральде»: отличная машина, чтобы следить за людьми, неприметная, легко паркуемая и с окружностью поворота туже, чем у лондонского такси. Хотя несправедливо, что у тетушки при себе не оказалось спутника. Я просто выскочил на Пиккадилли-Серкус, нырнул в один выход подземки и вынырнул из другого. «Триумф-геральды» паркуемы не так легко.
Второе такси доставило меня на Бетнал-Грин-роуд, Шордич, — превосходное место, где практикуются всевозможные мудреные ремесла. Получив баснословные чаевые — таков мой глупый обычай, — таксист «дал» мне «Ностальгию по четвертой на Кемптон-Парке». Никак не способный взять в толк, что, ради всего святого, он имел в виду, я поднялся по лестнице в студию моего «подкладочника».
Здесь мне лучше объяснить, что такое «подкладка». Большинству старых картин перед чисткой требуется новая основа. В своем простейшем виде это подразумевает пропитку картины клеем, «композитом» или воском, затем, так сказать, связку ее с новым холстом посредством горячего пресса и гнета. Иногда старый холст восстановлению не подлежит; иногда во время работы краска отстает (картина «вздувается», как говорится). В любом из этих случаев потребен «перевод». Это означает, что картину следует укрепить лицом вниз и удалить с краски все волокна старого холста до единого. После чего на оборотную сторону краски приклеивается новый холст, и ваша картина вновь здорова. Если же она написана на доске (дереве), и та сгнила или червива, поистине замечательный «подкладочник» способен отскоблить все дерево и оставить лишь корку краски, на которую затем он цепляет холст. Все это — очень, очень хитрая работа, и высоко оплачивается. Хороший «подкладочник» неплохо представляет себе подлинную ценность картины, попавшей к нему в обработку, и обычно запрашивает соответственно. Он зарабатывает больше многих торговцев, его нанимающих. Он незаменим. Любой идиот может почистить картину — многие этим и занимаются, — и большинство умелых художников могут укрепить (подретушировать) или заменить недостающие частички краски; вообще-то многие знаменитые художники хорошо зарабатывают таким побочным занятием, особо его не афишируя. (Очень тонкие работы, вроде судового такелажа, часто пишутся для простоты лаком; его чистить адски трудно, поскольку он, разумеется, сходит вместе с грязной лакировкой. Следовательно, многие чистильщики просто фотографируют такелаж или что там еще бывает у них, беззастенчиво его счищают, а затем пишут заново по фотографии. Ну а почему нет?) Но хороший «подкладочник», как я сказал, — это жемчужина, цены не имеющая.
Пит на жемчужину не похож. Он похож на грязного и зловещего валлийца, но у него причудливо отменные манеры, кои даже самые низменные кельты демонстрируют у себя дома. Он открыл протокольную банку «Спама»
[50]
и заварил огромный железный чайник славнейшего и крепчайшего «Брук-Бонда Пи-Джи Типс».
[51]
Я поспешно вызвался приготовить хлеб с маслом — ногти у него нечисты, — и порезать «Спам». Изумительное чаепитие, я обожаю «Спам», а в чае плавало конденсированное молоко, и жидкость получилась густо-оранжевого цвета. (Как отличается, как сильно отличается это от домашнего уклада нашей дражайшей королевы.)
