— Чего-нть забрать...
— Если так, то это «что-нть» должно быть чем-то портативным, легко обнаружаемым — ибо много времени он себе позволить никак не мог, — и чем-то крайне важным, чтобы риск его стоил. К тому же, вероятно, — нечто прибывшее сюда недавно, поскольку от всего этого предприятия разит ароматом импровизации.
— ...или чего-нть забыть, — продолжал Джок с беспощадной логикой.
Я подскочил, отчего мигрень моя взвилась на дыбы и сокрушила меня своей десницей. То была мерзкая мыслишка, да еще какая...
— Но что, на всем белом свете, тут можно забыть? — пропищал я, ужасаясь ответа.
— Ну, например, жучок, — ответил Джок. — Или пару унций героина — чтоб хватило вас на годик упечь. Или, скажем, фунт пластида...
— Я возвращаюсь в постель, — твердо заявил я. — И не желаю иметь к этому никакого отношения. Бомбы никто не заказывал.
— Нет, мистер Чарли, вам надо к тому хренделю, замсекретаря. Я сгоняю щас в гараж и пригоню большую банку для варенья.
— Что? И оставишь меня одного в квартире, усеянной минами Теллера?
[70]
— взвыл я.
Но он уже пропал. Горько сетуя, я облачился в случайный ассортимент приличной одежды, на цыпочках пересек квартиру и спустился. Ничто у меня под ногами не взорвалось.
Джок ожидал меня на уровне улицы в «роллсе» — и особым подарком для меня стало то, что он надел шоферскую фуражку. Когда мы прибыли в Министерство, он даже выскочил вперед и распахнул мне дверцу — знал, что это меня приободрит, господи его благослови.
Знаете, честное слово — я не могу припомнить, чего это было Министерство; дело происходило вскоре после администрации Уилсона,
[71]
изволите ли видеть, а вы же помните, как он их все перепутал и поменял все названия. Говорят, по мостовым Уайтхолла до сих пор сиротливо скитаются заблудшие госчиновники, хватают прохожих за рукава и умоляют показать им путь к Министерству технической интеграции. Жалованья им, разумеется, поступают по-прежнему из-за Жиро,
[72]
но больнее всего им сознавать, что родные Министерства до сих пор их не хватились.
Как бы то ни было, Джок оставил меня у этого Министерства, и разнообразные сверхъюноши повлекли меня от одной двери к другой: каждый юноша одет был изумительнее предыдущего, каждая дверь — тяжелее и безмолвнее прежней, — пока я не остался наедине с Л. Дж. Присядом. Я подготовился ко встрече с неким английским полковником Блюхером — однако совершенно ничего общего. Огромный, жовиальный, ширококостный и соломенновласый парняга спустил сапоги с пожеванного стола и накатил на меня, лучась весельем.
— Ха! — взревел он. — Капитально! Рад видеть вас на ногах и в добром здравии, молодой человек! После напряженки лучше всего — вскочить и снова в бой. Нил иллегитимус карборундум,
[73]
а? Не давайте ублюдкам себя измотать!
Я немощно захихикал и провалился в пухлое кожаное кресло, на которое он мне указал. Пока я озирался, в моих безжизненных руках материализовались сигары, виски и содовая. Мебель сюда, несомненно, стеклась из сельского прихода, что классом повыше: сколочено все на совесть, но какое-то потоптанное. Прямо передо мной над хозяйским креслом со школьной фотографии щурились и таращились шестьдесят крысят; над ними висел обломок весла с «Восьмерок»
[74]
— расколотый, обожженный, цветов Сент-Эдмунд-Холла. В углу громоздилась старая медная гильза корабельного орудия, набитая крепкими битами и рапирами со старомодными гардами «бабочкой». Две стены были завешаны ранними английскими акварелями — добротными, унылыми и синеватыми. Нет ничего тоскливее, как говаривал сэр Карл Паркер,
[75]
ранних английских акварелей; разве что выцветшая ранняя английская акварель. Но я съел на таких не одну деловую собаку и всегда глубоко их уважаю.
— Понимаете в акварелях? — поинтересовался Присяд, проследив за моим взглядом.
— Немножко, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — У вас тут Дж. М. У. Тернер с Луарой, а это неправильно, потому что оригинал в Ашмоле; превосходный Кэллоу
[76]
— примерно 1840 года; Фарингтон,
[77]
которого надо бы почистить; полихромный Джеймс Бурн
[78]
— такие редки; сенокосный луг Питера де Винта
[79]
с перекрашенным небом; великолепный Джон Селл Котман;
[80]
парочка довольно броских Варли
[81]
из его последнего периода; Пэйн,
[82]
репродукцию которого напечатали в «Знатоке» еще до войны; Роулендсон,
[83]
которого Сабин выставлял на торги году так в 1940-м; Фрэнсис Николсон
[84]
— у него Скарборо все выцвело и порозовело, а он просто не мог не брать индиго; и, наконец, самый ценный Козенс
[85]
и самый утонченный Эдридж,
[86]
которые мне только попадались.
