— Мать моя... — вымолвил Присяд. — Отличный результат, Маккабрей. Теперь я вижу — в акварелях вы смыслите.
— Трудно удержаться и не блеснуть, — застенчиво отозвался я. — Дело в сноровке вообще-то.
— Учтите, Эдриджа мне продали как Гёртина.
[87]
— Так обычно и бывает, — просто ответил я.
— Ну ладно, слушайте — что бы вы мне дали за всю эту кучу?
Торговцу надо привыкать к такому. Раньше я то и дело обижался — пока не познал ценность денег.
— Две тысячи и двести пятьдесят, — сказал я, по-прежнему не отводя от него прямого взора.
Он поразился:
— Фунтов?
— Гиней, — ответил я. — Естественно.
— Господи благослови мою душу. Я перестал покупать много лет назад, когда закрылась старая добрая «Галерея Уокера».
[88]
Я знал, что цены выросли, но...
— Цены вот на эти упадут, если вы не уберете их из солнечной комнаты. Им уже хватит выгорать, больше они не вынесут.
Через десять минут он дрожащими пальцами принял от меня чек. Я оставил ему Николсона в обмен на Алберта Гудвина,
[89]
который висел у него в гардеробной. Наружная дверь его кабинета приоткрылась на щелочку и вновь закрылась с почтительным щелчком. Присяд виновато вздрогнул и посмотрел на часы. Половина пятого — он опоздает на поезд. Как и его прекрасные юноши, если он себя не пришпорит.
— Повторяйте за мной, — деловито сказал он. — Я, Чарли Страффорд Ван Клееф Маккабрей, истинный и верный слуга Ее Британского Величества, торжественно клянусь...
Я воззрился на парнягу: он что — сомневается в моей чековой книжке?
— Ну же, — сказал он. — Излагайте, старина.
Я изложил — строку за строкой: поклялся служить преданным посланником Ее Величества как в ее владениях, так и за их пределами, невзирая на, до сего времени и впредь, что бы там ни было и помоги мне господь. После чего Присяд вручил мне ювелирную шкатулочку с серебряным песиком алкоголичной наружности, документ, начинавшийся фразой «Мы, Барбара Касл,
[90]
настоящим запрашиваем и требуем», и красную кожаную папку с золотым тиснением «Сент-Джеймсский Двор». Я подписывался, пока у меня не заболела рука.
— Не знаю, в чем тут дело, и знать не желаю, — повторял Присяд, пока я расписывался. Я уважил его пожелания.
Юноши переместили наружу мою персону, злобно взирая на меня за то, что пришлось опаздывать на поезда. Существа с устоявшимися привычками, в чем их винить. Сам бы я такой жизни не выдержал.
Мартленд запарковался на двойной желтой линии снаружи — он потрясал регалиями своего чина перед сворой инспекторов дорожного движения; еще миг — и он велит им пойти постричься. Сердито махнув мне, чтобы я садился в его кошмарный плетеный «мини», он отвез меня в американское посольство, где какой-то скучающий рохля заляпал мои новые бумаги печатями Государственного департамента и пожелал «оччень, оч-чень удаччного виззита в СШ нашей А». Затем — назад, в квартиру, где я дал Мартленду выпить, а он в обмен вручил мне бумажник, набитый авиабилетами, грузовыми ваучерами и тому подобным, а кроме того — отпечатанный листок с расписаниями, фамилиями и процедурами. (Чудовищная ахинея, эта последняя часть.) Мартленд отмалчивался, дулся — что-то его тяготило. Сказал, что прошлой ночью меня поставил на уши не он и ему глубоко плевать, кто это сделал. С другой стороны, его это не особенно удивило — скорее он досадовал. Я подозревал, что он и сам начинает подозревать: та запутанная сеть, что мы плетем, запутала и наши кальсоны. Как и я, он уже толком не понимал, кто тут кем манипулирует.
— Чарли, — веско вымолвил он, возложив ладонь на дверную ручку, — если вы случайно водите меня за нос с этой картиной Гойи или столь же случайно подведете меня с этим делом Крампфа, мне придется вас прикончить — вы это понимаете, я надеюсь? Вообще-то мне, возможно, и так придется это сделать.
Я пригласил его ощупать мой затылок, который напоминал сбившийся с пути истинного зоб, но он в оскорбительной манере отказался. Выходя, захлопнул дверь, и отметина свинцовой дубинки отдалась во мне сотрясением.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
...Влача по воздусям иного Ганимеда
На крыльях прореженных, но могутных —
Такие птицелов уж не пропустит,
Короче: оперен, как царь эфира,
Не куропатка. Если ж Парацельс
Такую йоту весит, то твои атомы
Подавно безвоздушны от любви...
...ну, словом — нет, куда там,
И буквы хватит, стоит тебе вздрогнуть,
А Парацельсу мысль о том сплести, —
И легче вздоха, и нежнее смерти
Туда тебя перенесу...
«Парацельс»
Я отбывал в Америки — настал первый день каникул. Я спрыгнул с кровати, требуя ведерко и совок, сандалики и панамку. Затем без помощи каких бы то ни было стимулянтов спорхнул вниз, распевая:
А завтра буду я далече,
И больше педелей не встречу, —
чем немало обеспокоил Джока, который хмуро собирал мои пожитки к американским приключениям.
— С вами все в порядке, мистер Чарли? — гадко осведомился он.
— Джок, я даже не могу тебе сказать, в каком порядке со мной всё...
Долой латынь, к чертям французский,
Нам не сидеть на лавке узкой,
[91]
—
продолжал себе я.
Стояло прекрасное утро — оно заслужило бы «проксиме акцессит»
[92]
от самой Пиппы. Солнце сияло, канарейка просто ревела от радости. Завтрак состоял из холодного «кеджери», которым я положительно набил утробу — нет ничего приятнее, — и залил бутылочным пивом. Джок несколько дулся оттого, что его не берут с собой, хотя на самом деле ему не терпелось остаться в квартире хозяином; полагаю, в мое отсутствие он будет созывать друзей на партии в домино.
