— Графьев? — переспросил он. — Слушайте, а вам случайно не знаком граф Сноудон?
[104]
— Глаза моего соседа блистали невинностью, но я вздрогнул, будто повинная голова при вручении жуткой повестки.
— Разумеется, нет, — чирикнул я. — Нет нет нет. Он, опять-таки, — совершенно иной коленкор; к тому же у него уже есть работа — в Конструкторском центре, мне кажется, там ужасная публика, кроме него, само собой, конструирует слоновьи вольеры для Зоопарка, и я уверен, велли-коллепные. Очень способный. Просто капитальный парняга. Счастливо женат; такая миленькая у него женушка. Да. — Я затих. Он же неумолимо не унимался.
— Пырстйте, но вы-то сами — аристократ?
— Нет нет нет, — повторил я, ерзая от смущения. — Ничего подобного. Гнилой побег. Я всего лишь дворянин, причем единственный титул прикарманил мой братец: отец мой как бы оказал мне любезность, ха ха. — Сосед изумленно и встревоженно воззрился на меня, поэтому я попробовал объяснить: — Англия — совершенно не то, что Континент, изволите ли видеть, она даже на Шотландию в этом смысле не похожа. «Благородство во всех коленах» на «сез картье»
[105]
— об этом мы предпочитаем не распространяться: я бы решил, что не наберется и полудюжины семейств, ведущих начало непосредственно от рыцаря Норманнского завоевания. Как бы то ни было, — болботал я, — никому в здравом уме не захочется вести родословную от этой братии. Завоевание было помесью акционерного общества и золотой лихорадки на Юконе; сам Вильгельм-Зав выступал кем-то вроде первобытного Сесила Робертса,
[106]
а в приверженцах у него значились бродяги, сутяги, педерасты и комические куплетисты.
Соседа моего уже парило просто изумительно, посему я не мог устоять и продолжал:
— Вообще говоря, практически никто из аристократии нынче не пэры, и лишь очень немногие пэры — аристократы по любым стандартам, хоть с какой-нибудь серьезностью воспринимаемым на Континенте. Большинству еще повезет, если удастся проследить родословную до захудалого жестоковыйного жлоба, которому щедро обломилось при Разгоне Монастырей.
Тут он окончательно расстроился; один конец его гармоники распечаток соскользнул с колена и каскадом обрушился на пол между нашими ногами. Мы оба нагнулись за ним, но я, стройнее него на дюйм-другой, нагнулся ниже, и головам удалось избежать звонкой коллизии; однако мой нос (норманнский, с преципитатом Древнего Рима) оказался наполовину у него в пиджаке — и едва не ткнулся в черную рукоять автоматического пистолета в наплечной кобуре.
— Оооойк! — пискнул я, значительно обескураженный.
Славный американец хмыкнул добродушно и жирно:
— Не бери волыну в голову, сынок: мы ж, техасцы, без них — как без штанов.
Бессвязно мы болтали себе дальше, однако чем дальше, тем сложнее мне было сосредоточиться на красотах рыбной жарки. Вне сомнения, техасские предприниматели часто носят при себе пистолеты, но я с трудом верил, что они предпочтут неудобные габариты «кольта-лесника», мелкокалиберного и длинноствольного автомата, беромого лишь для стрельбы по мишеням и, гораздо реже, — профессиональными убийцами, отлично знающими, что они способны засадить его мелкую пулю точно куда надо. В качестве удобного орудия самозащиты для обычного гражданина этого пистолета просто не существует. Более того: я был уверен, что техасским предпринимателям вряд ли придет в голову размещать такое оружие в пружинных кобурах «Брайсон» с ускоренным выбросом.
Путешествие наше, казалось, чем дальше, тем больше затягивалось, если вы понимаете, о чем я. Соединенные Штаты маячили отдаленно и нежеланно. Когда мы приступили к снижению, славный американец наконец-то назвался: Браунз, пишется «Бра-у-низ», произносится «Бронз». «Весьма вероятно», — подумал я. Мы распрощались, и через секунду после выхода из самолета он исчез. Едва его дружелюбное и дородное присутствие прекратило довлеть, я осознал, что он нравится мне все меньше.
Мартленд исполнил все мои инструкции по списку добросовестно: из него бы вышла кому-нибудь чудная жена. Меня встречал здоровенный удрученный малый — он сопроводил меня в гулкий ангар, где на своем поддоне стоял и мерцал мой «роллс». Авто окружали другие малые — с миленькими автозаправщиками, экзотическими номерными знаками, книжками дорожных аккредитивов и я даже не знаю, чем еще. Ох да — и еще один суровый малый, зверски заехавший по моему паспорту резиновой печатью. Я принял все их дары с усталой любезностью, будто Коронованная Особа, соизволяющая принять образцы местных ремесел. Кроме того, там находился неистовый человечек из Британского посольства — только он стоял по другую сторону некоего барьера, словно бы снятого с загона для свиней: он пренебрег добычей пропуска нужного сорта или что-то вроде того, и огромные невозмутимые американцы и ухом не вели в ответ на его визги и тарабарщину. Как, впрочем, и я. Малый с заправщиком содрал плоскогубцами нужные свинцовые пломбы и швырнул последние сквозь сетку визгливому малому, как швыряют орешки навеки застрявшей в зоопарке обезьяне, при этом вульгарно почесывая подмышки и поцокивая языком. Я даже начал опасаться за его здоровье — визгливого малого, то есть, а не горючего малого.
Я оседлал «ролле», до отказа втянув в легкие ни с чем не сравнимый аромат новых кузовных работ, новой шкурной обивки. Здоровенный удрученный малый, сознавая свое место, стоял на подножке и направлял меня наружу. «Роллс» завелся мягко, радостно, будто хорошенько шлепнутая вдовица, и мы выплыли из Грузовой Секции с таким же примерно шумом, что золотая рыбка в аквариуме. По их грубым, необразованным американским физиономиям я сумел определить, что воспитай их другая культура, они бы непременно стучали себя кулаками по лбу. В знак уважения, видите ли.
На выезде нас встретил малый из Посольства — по-прежнему визжа и едва ли не удавившись от ярости и досады. Воспитай его другая культура, он бы, вероятно, зачем-нибудь стукнул кулаком по лбу мне. Я попытался его урезонить, умоляя не позорить Дипломатический Корпус, и он наконец несколько опамятовался. В осадок после кипения выпало одно: Посол сейчас далеко, в какой-то земле обетованной для гольфа, играет в него, или в лапту, или еще во что-то с каким-то из их Президентов, или Конгрессменов, или кто там еще у них есть, но вернется утром, и вот тогда я должен ему доложить о прибытии — живой или мертвый, с картузом в кулаке, — выслушать увещевания, сдать мою «Гончую», а он, визгун то есть, требует назвать ему имя того окаянного наглеца, что осмелился покуситься на свинцовые пломбы Министерства иностранных дел, коими был опечатал «роллс». Я сообщил его, что малого зовут Макдёрмо (в запале — неплохо придумано, согласитесь), и пообещал попытаться найти время и заглянуть к Послу в ближайшие дни.
