— С вами все в порядке, Чарли? — участливо спросил Мартленд.
— Я немедленно должен отлучиться в уборную, — ответил я.
— И отлучитесь, мой дорогой мальчик, отлучитесь. Морис, поспособствуйте мистеру М.
Морис отвел меня в детский тубзик: детвора вернется из школы еще только через час, сообщил он. Я обрел некоторое утешение в белочках и зайках Маргарет Тарант.
[20]
А утешение мне требовалось.
Когда мы возвратились в Гостиную, граммофон распространял, если угодно, «Лебединое озеро». У Мартленда ум незамысловат: вероятно, соблазняя продавщиц, он ставит на вертушку «Болеро» Равеля.
— Ну, выкладывайте, — нежно, чуть ли не ласково сказал он — таким он представляет себе абортмахера с Харли-стрит.
— У меня попа болит, — проскулил я.
— Да, да, — ответствовал он. — Но фотография.
— Ах, — глубокомысленно изрек я, качая головой. — Фоготрафик. Вывлыли мновиски наглодный жлудок. Выжзна шшояне обедал.
С этими словами довольно театральным манером я вернул им некоторое количество потребленного напитка. На лице Мартленда отразилась досада, но я решил, что на чехол его софы излияние подействовало благотворно. Следующие две или три минуты мы обошлись без дальнейшего ущерба для нашей новообретенной взаимности. Мартленд пояснил, что фотографию они и впрямь обнаружили — за Тернером в Национальной галерее в 5.15 утра. Она была заткнута за «Улисса, высмеивающего Полифема» (№ 508). Он продолжал, будто на судебном разбирательстве:
— На фотографии изображены э-э... две совершеннолетние особи мужского пола э-э... приходящие к соглашению.
— Вступающие во взаимодействие, вы имеете в виду?
— Вот именно.
— И одно из лиц оказалось вырезано?
— Оба лица.
Я встал и дошел до того места, где покоилась моя шляпа. Два чурбана не пошевелились, но как бы навострили уши. Вообще-то я далеко не в той форме, чтобы нырять в окна. Я отогнул ленту, оторвал краешек бортовки и протянул Мартленду крохотный фотографический овал. Он тупо взглянул на него.
— Что ж, мой дорогой мальчик, — мягко сказал он. — Нехорошо дразнить наше любопытство. Кто этот джентльмен?
Настал мой черед глядеть тупо:
— Вы в самом деле не знаете?
Он обозрел овал снова.
— Ликом ныне гораздо более волосат, — подсказал я.
Он покачал головой.
— Парень по фамилии Глоуг, — сообщил я. — Своим друзьям по некой непристойной причине известен как «Фугас». Он сам сделал этот снимок. В Кембридже.
Мартленд — неожиданно, необъяснимо — весьма и весьма озаботился. Равно как и его кореша, которые вдруг все сгрудились, передавая из одних немытых рук в другие крохотное изображение. После чего все закивали — сперва неуверенно, затем убежденно. Выглядели они при этом довольно забавно, но я слишком утомился, чтобы поистине этим зрелищем насладиться.
Мартленд развернулся ко мне — лицо его сулило пагубу.
— Полноте, Маккабрей, — изрек он, отбросив всю учтивость. — Выкладывайте на сей раз все. И быстро, пока я не вышел из себя.
— Сэндвич? — застенчиво попросил я. — Бутылочку пива?
— Позже.
— Ой. Ну ладно. Фугас Глоуг пришел три недели назад. Отдал мне свое вырезанное лицо и попросил хранить понадежнее — оно означало амнистию для него и деньги в банке для меня. Объяснять он ничего не стал, но я знал, что он не вздумает и пытаться меня надуть — Джок приводит его в ужас. Еще Глоуг сказал, что впредь будет звонить мне каждый день, а если один пропустит, это будет означать, что у него неприятности, и я должен передать вам, чтобы спросили у Тернера в Национальной галерее. Вот и все. Насколько я знаю, Гойя тут ни при чем, — я просто ухватился за возможность шепнуть вам словцо. А у Фугаса действительно неприятности? Вы упекли его в свою проклятую Сельскую больницу?
Мартленд пренебрег ответом. Лишь постоял, глядя на меня и потирая щеку — скрежет при этом стоял гадкий. Я едва не расслышал, как он прикидывает, не вытянет ли из меня батарея немножко больше правды. Я надеялся, что нет: правду следует предоставлять тщательно отмеренными порциями, чтобы у Мартленда разыгрался здоровый аппетит ко лжи, подаваемой позднее.
Вероятно, он решил, что я не лгу, — пока, во всяком случае; быть может, ему просто хватило треволнений.
На самом же деле он даже отдаленного понятия не имел, насколько ему придется поволноваться.
— Уходите, — в конце концов промолвил он.
Я взял шляпу, отряхнул ее, направился к двери.
— Не уезжать из города? — подсказал я уже у порога.
— Не уезжайте из города, — рассеянно отозвался он. Не хотелось напоминать ему о сэндвиче.
Я вынужден был пройти много миль, прежде чем отыскалось такси. Все дверные ручки у него были на месте. И я крепко уснул — сном доброго и преуспевающего лжеца. Боже милостивый, во что превратилась квартира. Я протелефонировал миссис Спон и сообщил ей, что готов к косметическому ремонту. Она приехала незадолго до обеда и помогла нам привести все в порядок — успех ее не испортил, — а после мы провели беззаботный час перед камином, выбирая чинтс,
[21]
обои и прочее; а после все втроем расселись за кухонным столом и поглотили такую огромную жареху, какую немногие в наше время готовят.
Миссис Спон покинула нас, и я сказал Джоку:
— Знаешь что, Джок? — и он ответил мне:
— Не, чего?
— Я думаю, мистер Глоуг мертв.
— От жадности, должно быть, — эллиптически заметил мой камердинер. — И кто, по вашему разумению, его, стало быть, ухайдакал?
— Мистер Мартленд, полагаю. Но сдается мне, что в кои-то веки об этом пожалел.
— Э?
— Именно. Что ж, доброй ночи, Джок.
— Доброй ночи, мистер Чарли.
Я разделся и применил еще немного «Божественной помады» к своим увечьям. На меня вдруг обрушилась опустошительная усталость — со мной всегда так случается после пыток. Джок засунул мне в постель грелку, благослови его господь. Он понимает.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
И понимать я начал — в этот круг
Лишь околдован мог я забрести
Иль в страшном сне! Нет далее пути...
И я сдаюсь. Но в это время звук
Раздался вслед за мною, словно люк
Захлопнулся. Я, значит, взаперти.
