Оказавшись за забором, я съежилась, пытаясь втянуть пальцы в рукава. Пронизывающий ветер едва не валил с ног, взметая вверх целые снопы опавших листьев. Я огляделась. Дом, который мы покинули, стоял на пригорке, на отшибе. Чуть левее внизу поблескивала маленькая речка, а на другом берегу светилось с десяток окошек небольших деревенских домиков. Вправо под гору круто уходила узкая каменистая тропа, и я ничуть не удивилась, когда Шах кивнул в ту сторону:
— Давай, с песней…
Я не заставила просить себя дважды и стала торопливо спускаться, рассчитывая, что в низине нет такого убийственно холодного ветра. После того как я в темноте два раза споткнулась и упала, Шах догадался включить карманный фонарик. Мы обогнули холм, потом тропа нырнула в лес, и через несколько минут мы вышли к бетонке. На обочине стояла грязнющая иномарка. Однако, увидев это заляпанное чудовище, я застонала от счастья, потому как поняла, что сейчас окажусь в относительном тепле. Устроившись на переднем сиденье, я поджала под себя ноги и затряслась. Шах молчком завел машину, и мы тронулись.
Лес за стеклом сливался в одну сплошную полосу. Километра через два бетонка закончилась. Грунтовая дорога изобиловала ямами и колдобинами, и Шах вел машину осторожно, словно на ощупь. Пока мы добрались до шоссе, меня порядком укачало, хотя раньше я никогда не замечала за собой склонности к морской болезни. К этому моменту я уже потеряла всяческое представление о нашем местонахождении. К тому же по шоссе мы ехали совсем недолго, и на глаза не попалось ни одного дорожного указателя. Проехав мост через какую-то речку, Шах свернул влево на грунтовую дорогу, уходящую в перспективе в лес.
Наконец машина остановилась. Шах заглушил мотор и буркнул:
— Вылезай!
В кромешной темноте я с трудом разглядела небольшой бревенчатый домик, одиноко стоящий на лесной полянке. Не делая более никаких указаний и не оглядываясь, Шах направился к нему, вероятно, демонстрируя этим, что деваться мне отсюда все равно некуда.
Пока я размышляла над суровой правдой жизни, над головой протяжно ухнула и зашлась припадочным смехом ночная птица. В два прыжка я догнала поднимающегося по ступенькам Шаха.
Убранство домика не поражало воображение ничем, кроме чучела огромной кабаньей головы, висящей на стене над кроватью. Осторожно прикрыв за собой дверь, я развернулась, увидела приветливо оскаленную морду да так и замерла, вытаращив глаза.
— Ну что, перепугалась? — обрадовался Шах и захохотал, тряся головой. — Вот-вот… Подумай о делах наших скорбных… Не то твою… рядом повешу!
Возможно, это было остроумно. Но ни капельки не смешно.
Устроившись в углу на колченогом стуле, я втянула руки в рукава и замерла, всячески стараясь выглядеть как можно более незаметно. Меж тем Шах, придя в довольно веселое расположение духа, энергично расхаживал по домику, что-то напевая. Он собрал на стол кое-какой закуски, вытащил бутылку водки и приступил к трапезе, не обращая на меня никакого внимания. Несмотря на то что именно этого я и жаждала, в глубине души было обидно, мог бы и мне предложить. Пока я гадала о причинах подобного настроения у Шаха, он быстренько усидел полбутылки, сдвинул провиант в сторону и взглянул в мою сторону.
— Иди-ка сюда… — Он поманил пальцем, и счастливое выражение его глаз самым загадочным образом исчезло. Я завяла.
Через минуту я сидела напротив Шаха, с глупейшим видом моргая на знакомую потрепанную папку. Откуда она у него? Ее же украл Клепа. Или Жорж соврал? Зачем? И чего от меня хочет Шах? Поговорить о памятниках старины?
— Ну, — не давая мне опомниться, взял быка за рога гостеприимный хозяин, — чего скажешь?
Вопросы, заданные в подобной форме, я ненавижу больше всего на свете. Но сейчас я запрятала амбиции куда подальше и отозвалась:
— Это папка моей соседки. Ее семейный архив.
Шах покивал, соглашаясь, и выжидающе уставился
мне в лицо. Я помаялась и попробовала выкрутиться:
— Извините, Антон… не могли бы вы… ну… задавать вопросы?
В первое мгновение показалось, что сделать этого он не может. А может дать мне в лоб. Но вот бешеная искорка в его глазах погасла, и я незаметно перевела дух. Нервы у него никуда не годятся…
— Где бабкин клад? — вдруг безо всяких политесов рубанул Шах и шарахнул кулаком по столу. — И что это за галиматья?
Он с размаху ткнул пальцем в папку, отчего она слетела вниз и на пол посыпались пожелтевшие бумаги. Я кинулась их поднимать, пользуясь передышкой, чтобы сообразить, что ответить.
— Нет никакого клада, — пожала я плечами, вернув папку на место. — У них до революции была коллекция, потом ее разграбили… Вы же с нами ездили в музей, сами слышали…
— Вот что, конфетка, — перебил Шах, видно решив сэкономить и время, и нервы. — Знаешь, сколько стоят бирюльки, что таскала в ушах твоя бабушка? Читай по губам: че-ты-ре… Четыре тысячи долларов! Смысл улавливаешь?
— Она мне не бабушка… — терпеливо начала я, однако, услышав сказанное Шахом, сбилась с мысли и заткнулась.
— Вот-вот, — обрадовался он, — она тебе даже не бабушка! Так какого ж черта тебе за нее свою жизнь губить, красивую, молодую?
Я икнула и, машинально схватив с тарелки соленый огурец, с хрустом откусила. Глянув на огурец, Шах сдвинул брови, но, раз уж у нас пошел такой предельно откровенный разговор, я решила на такие мелочи внимания не обращать.
— А откуда они у вас? — хрумкая на весь дом, поинтересовалась я и уставилась ему прямо в глаза. — Подарок в первое свидание?
— Вроде того, — нагло хмыкнул он. Интересно, отчего у меня складывается впечатление, что Шах уже смотрит на меня, как на неодушевленный предмет?
— А кто еще с вами на свидание ходил? Может, я угадаю? — подняв глаза вверх, я зашевелила губами. — Наверно… Леопольд? Нет… Капитан Тарасов? Нет, нет, ему бы служебный долг не позволил. Тогда… это был… Жорж! Правильно?
Это было правильно, и мы оба это знали. Тут я поняла, что Шах решил меня выслушать, и обрадовалась.
— Одного не могу понять, — с одобрением наблюдая, как хозяин, опомнившись, извлек из тумбочки вторую стопку, продолжала я, — если Жорж запретил что-либо брать в квартире, зачем вы сорвали серьги?
Могучая лапа дрогнула, но водку не расплескала.
— Долго, ягодка, искать придется, чтобы найти того, кто мне запретить может. Я членораздельно объясняюсь?
— Вполне, — покладисто кивнула я. — Извините, неправильно выразилась!
Шах милостиво дрогнул бровями, и я поняла, что прощена. После чего мы дружно сцапали узорные желтые стопочки.
— За победу! — сказала я.
— За нашу победу! — скорчив рожу, отозвался Шах.
Жить стало лучше, жить стало веселей. И я, тщательно прожевав огурец, доверительно склонилась к столешнице:
