– Не буду посвящать тебя во все подробности моих военных походов, но это расскажу: в сорок четвертом, еще до Монте-Кассино, англичане часто отправляли меня за линию фронта к немцам, со стороны Меджез-эль-Баба, в тунисских горах. В то время я уже был черным, я сливался с темнотой, у меня был ранец, полный взрывчатки, и я чувствовал тогда примерно то же самое, что ты сейчас: этот спертый воздух подполья.
– Ты, по крайней мере, мог гордиться собой, Лусса.
– Гордиться? Тоже мне честь – наложить в штаны, слыша, как рядом в кустах говорят по-немецки... И потом, хочу тебе заметить: твоя «гордость» существует только в исторической перспективе.
Грузовичок остановился как вкопанный. «Властелины денег» повалились нам на голову. Мы вышли, чтобы занести один экземпляр в какой-то затертый книжный магазинчик на углу. Лусса продолжал уверять, что мне как раз светила такая историческая перспектива.
– Ладно, дурачок. Ж. Л. В. – полный бред, конечно, согласен! Но это наш общий бред. И издательство «Тальон» держится только на Ж. Л. В. И если ты вынужден пока носить его поносные цвета, утешайся мыслью, что ты отстаиваешь Изящную Словесность, лучшего из наших авторов, достойного самого почетного места на полках книжных магазинов.
Произнося это, он одной рукой указал на «Террасу Гутенберга», а другой сделал знак, показывая, как ему все это приелось.
– Ну же, выше нос, дурачок, хао бу ли цзи, как говорят китайцы, «забудь про себя» и цжуань мен ли женъ – «посвяти себя другим»...
* * *
Малоссен, или смерть Изящной Словесности. Спасибо, Лусса, утешил.
Жюли нет. Холодная постель. Дети спокойно спят своим праведным сном. Дивизионный комиссар Кудрие распутывает потихоньку свое дело. Мать витает в облаках на пару с инспектором Пастором. Стожилкович переводит Вергилия. И наконец, Сент-Ивер обсуждает условия проживания с Господом Богом – своим приятелем на небесах.
Жизнь идет своим чередом.
Иногда останавливается.
Если бы еще можно было уснуть! Так нет. Нет покоя предателям. Не успеешь глаза сомкнуть, как тут же является старуха Шаботт, или мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт (португалка? бразильянка?), чтобы тревожить мой сон. Эта чудовищная голова, забальзамированная гневом, и ребячий визг ее престарелого сына: «Она всю жизнь не давала мне писать!» Потом во весь экран моего сознания – скорбное лицо Королевы Забо. Ни слова упрека, ни слезы. Ей хватало того, что она не давала мне спать. В руках у нее был тот самый роковой журнал с моим интервью.
Еще неделя.
Неделя без сна.
* * *
Журнал вышел. Как и полагается.
Мне сообщили об этом сразу.
Динь-динь, восемь часов утра. Снимаю трубку: Королева Забо.
– Малоссен?
Точно она.
– Да, Ваше Величество?
– Ваше интервью во всех киосках.
Интервью когда-нибудь все равно попадают в киоски, мне на горе.
– Вы довольны собой?
– ...
– Мне только что звонил Шаботт.
– ...
– Он в восторге.
– Что?
– Он в восторге, радуется как ребенок, он с полчаса держал меня на телефоне.
– Шаботт?
– Шаботт! Министр! Ж. Л. В.! О ком я, по-вашему, говорю? Мальчик мой, вы что, еще не проснулись? Давайте-ка, готовьте себе кофе, а я вам перезвоню минут через десять.
– Не стоит, спасибо. А вы?
– Что я?
– Вы его читали?
– Оно у меня перед глазами.
– И?..
– Все замечательно, это как раз то, чего я от вас ожидала, и фотографии с видами Сен-Тропе прекрасные. Но что с вами такое, моя радость?
Кажется, я еще не пришел в себя, когда стоял у газетного киоска на углу, потому что Юсуф, киоскер, спросил меня:
– Что такое, Бен, встал не с той ноги, что ли?
– «Плейбой»! Дай скорее «Плейбой»!
– Вот, держи. Жюли не вернулась? Туго без нее, да?
Я никак не мог найти нужную страницу. Меня трясло, как наркомана в ломке. Я не смел надеяться. Я не мог поверить в прекрасную гуманность мира. Чтобы сам Шаботт, изобретатель мотодубинки, был в восторге от развенчания Ж. Л. В.! Значит, все возможно, Господи! Человек способен на все!
– Не ищи, – спокойно сказал Юсуф, – страница шестьдесят три, такая красотка на развороте, Доротея из Глазго. Можешь зайти в киоск, если хочешь, там не помешают.
Бывают дни, когда я начинаю презирать свой пессимизм. Улыбнись, третий мир! Дыши глубже, радуйся! Даже Шаботты признают, что голодные могут быть с оружием в руках! Разоружайся, третий мир, идем на мировую!
Как бы не так!
Девочка все расписала как надо.
В конце концов, у нее были вопросы, у нее были ответы, у нее был главный редактор. Они все сделали так, как и должно было быть.
Вне всяких сомнений, интервью, которое я сейчас держал в руках, представляло собой как раз тот вопросник, который мы с Жереми учили неделями. Слово в слово.
* * *
В «Тальоне» меня встретили с наполненными бокалами. Пузырьки шампанского и радость в глазах.
Не день, а сплошной праздник. Вечером Тянь читал четырнадцатую главу «Властелина денег», ту, в которой у Филиппа Агуэльтена и его молодой жены-шведки рождается первый ребенок. Роды состоялись в самом сердце долины Амазонки, в центре ужасного циклона, который вырывал деревья с корнем. Я дослушал почти до конца.
* * *
Потом мы с Джулиусом пошли на ежедневную прогулку. Я шел легкой походкой с безмятежностью человека, который лишился разом и страхов, и иллюзий. Даже Бельвиль не казался мне таким уродливым, как обычно... еще бы! Я вдруг подумал, что новые архитекторы учли в своих планах «характер» квартала. Возьмем, к примеру, огромный розовый дом на пересечении улицы Бельвиль и бульвара Ля-Виллетт; так вот, на самом верху, если внимательно приглядеться, над окном последнего этажа как будто какая-то арка в испано-мавританском стиле, да-да. Естественно, пока строили это чудо, первые этажи стали китайскими... Но это неважно, когда весь Бельвиль займут китайцы, крыши украсят островерхими многоярусными башенками пагод... Архитектура – это искусство импровизации.
Мне ужасно захотелось спать. Нужно было наверстать упущенное. Я оставил Превосходного Джулиуса на кухне у Амара («Ты хорошо получился на снимке в журнале, Бенжамен, сынок, сам-то видел?») и пошел обратно один, как большой.
Они прижали меня в двадцати метрах от дома. Их было трое. Один, высокий и худой, врезался мне в пах своей острой коленкой; другой, поперек себя шире, держал меня за горло, пока третий перемалывал мои внутренности серией апперкотов, наносимых со знанием дела. Припертый к стенке ручищей здоровяка, я даже не мог согнуться от боли. Так что я лишь поджал ноги и чисто рефлексивно брыкнул боксера в грудь копытами. Он выдохнул весь жар, что был у него в легких, а я перевел дух. Рука второго так сжала мне шею, что глаза на лоб полезли.
