Он прошел дубовую рощу насквозь, до самых границ соседней усадьбы. Когда почтальон зашел в дом, чтобы оставить почту, он незаметно проскользнул за руль его желтого грузовичка.
В Гренобле он сел в скорый на Париж.
В Париже он отправился на метро прямо в Люксембургский сад.
* * *
В Люксембургском саду человек с тремя пальцами копал под кустом.
– Ты ищешь клад?
Человек обернулся. Двое малышей лет четырех-семи – он не умел определять детский возраст – с любопытством наблюдали за ним.
– Нет, пасхальное яйцо.
Мальчишка пожал плечами, его сестра – тоже.
– Пасха была на прошлые каникулы, – возразил мальчик.
– И потом, яйца надо искать в своем саду, – подхватила девочка, – а не в Люксембургском.
– Яйца можно искать где угодно, – ответил человек с тремя пальцами, – поэтому их и находят везде и в любое время года.
– Тебе помочь? – спросила девочка, у которой было ведерко и совок.
– Хорошо бы, – ответил человек с тремя пальцами.
Он показал им статую метрах в десяти и каштан с другой стороны.
– Ты, – сказал он девочке, – будешь копать под деревом, а ты – рядом с этой статуей.
Дети копали очень старательно, но яиц не нашли. «Так я и знал», «Так я и знала», – одновременно подумали они про себя. Когда же они прибежали сказать ему, что он ошибся, человек с тремя пальцами уже исчез. На его месте была ямка, на дне которой – полиэтиленовый пакет.
– Сам-то нашел, – сказала девочка.
* * *
В такси, по дороге в больницу Святого Людовика, Кремер осмотрел револьвер, осторожно, так, чтобы он не попал в зеркало заднего вида. Прекрасное рабочее состояние. Даже блестит. Красивое оружие, отец Каролины любил такое. «Смит-вессон», хромированные накладки. Когда крутишь барабан, раздается мягкое пощелкивание. Напоминает звук закрываемой неспешным жестом дверцы шикарной машины. Даже в таком тоненьком пакете он прекрасно сохранился. «А вы знаете, что пластик – это французское изобретение?» Кремер-старший обожал эту историю. Он часто рассказывал ее за столом. «Его открыл один молодой француз – Анри Прео, с Севера, ему и тридцати не было. Только вот не повезло парню, связался с какими-то сволочами, которые продали втихую его секрет американцам. Прео так и не удалось отстоять свой патент». «Ему и тридцати не было». Идеальный сын Кремера-старшего всегда был смышлен не по годам. Кремер подумал, сколько могло быть Малоссену – вторая любовь красавицы, – когда он свалил его во Дворце спорта. Сколько бы ни было, с того вечера это больше не имело значения. Малоссен стал жертвой мгновения, когда эта пуля впилась ему в голову. Кома. Королева как-то описала это печальное зрелище. «Теперь я смогу его увидеть», – ответила красавица. Кремер не сомневался, что и он сможет его увидеть. Она поступала лучше, чем остальные. Она была из тех женщин, что проводят всю оставшуюся жизнь у изголовья жертвы мгновения. Но Кремер освободит Малоссена и его красавицу, как он освободил губернатора и ужа. Потом он сам освободится от этого вечного мгновения, когда уносили комочек его плоти, когда умирали Каролина, близнецы, Сент-Ивер, пианист, Шаботт и Готье, – ведь просто невозможно не суметь растворить этот маленький кусочек сахара в чашке с кипятком!
– Вы врач? – спросил шофер такси.
– Я медбрат, – ответил Кремер, чтобы объяснить, почему он в белом халате.
– А...
– Вы знаете, – сказал Кремер, когда шофер остановил машину и объявил счет, – вы знаете, мои романы разошлись тиражом в двести двадцать пять миллионов экземпляров!
– Да? – отозвался шофер.
– Я начал в ранней молодости, – продолжал Кремер, протягивая банкноту в двести франков.
И добавил:
– Пожалуйста, сдачи не надо.
* * *
Он не ошибся. Она была там; склонившись у изголовья Малоссена, она держала в своей руке руку Малоссена, положив голову на грудь Малоссену; ее красивая голова – волосы у нее уже успели отрасти – оказалась в кружеве щупалец, присосавшихся к телу Малоссена. Она не слышала, как Кремер проник в палату. Она как будто заснула, подобрав под себя ноги и грациозно согнув спину, чтобы быть ближе к Малоссену.
Он не хотел ее будить.
Он взвел курок, стараясь не нарушить глубокой тишины.
48
– Кремер!
По привычке Тянь отбросил назад конверт маленькой Верден, чтобы достать свое оружие. Но так как конверт был пуст, то поддался неожиданно легко. Мгновенное замешательство, вызванное удивлением, позволило Кремеру обернуться и выстрелить. Оба револьвера рявкнули одновременно.
Инспектор Ван Тянь прожил эту вспышку вечности со смешанным чувством профессионального раздражения (хороший полицейский не должен попадаться на привычке), недоверчивого восхищения (несомненно, предсказание старухи Шаботт исполнилось слово в слово: Верден его покинула, и он только что убил убийцу ее сына), признательности по отношению к Кремеру (который, одолжив ему свинца своей пули, освобождал его от бесконечной агонии ожидавшей его отставки), огромного облегчения (ему не придется чахнуть в трауре по Верден) и светлой надежды (если Жервеза не дала маху со своим уходом в монашки, то он теперь точно проснется в объятиях Жанины, там, наверху, на мягких перинах у Господа Бога). Прибавьте к этому некоторое удовлетворение от того, что он в нужный момент проходил мимо палаты Бенжамена, и уверенность, что Бенжамен, как и положено, дотянет до девяноста трех лет, при условии, что он, Тянь, успеет выпустить вторую пулю в голову Кремеру, который имел в этом крайнюю необходимость.
Три выстрела, последовавших один за другим, разнеслись по всем коридорам необъятной больницы, достигнув ушей племени Малоссенов, многоголовое существо которого не замедлило появиться на пороге палаты.
Тело Кремера распласталось под кроватью Бенжамена, а Тянь, которого отбросило в коридор, сполз по стенке и так и остался сидеть, упершись ступнями в пол и согнув ноги в коленях, в позе медитирующего тайского жителя полей.
Присмотрелись.
Пульс...
Все кончено.
«Ангелы засыпают, как только опустятся на землю», – повторил Жереми, когда белая простыня сложила крылья над старым Тянем. И он заплакал бы, если бы в этот самый момент Малыш не закричал:
– Смотрите! Бенжамен заговорил!
Все поглядели на Малоссена. Естественно, Малоссен молчал, верный себе, растянувшись с завидным безразличием под закрывшей его своим телом Жюли.
– Нет, там! Жюли, смотри!
Жюли подняла наконец голову и увидела то, что все пытались разглядеть там, куда указывал Малыш. Там, за зарослями прозрачных лиан, где она только что лежала, подрагивал сигнал электроэнцефалографа, как пробивающиеся сквозь чащу солнечные лучи. Мозг Бенжамена мощными толчками прокладывал себе путь к свету.
