Не тут-то было. За дверью появился силуэт человека, который одной рукой прикрыл глаза, а другой потянулся к сердцу.
Прогремели два выстрела.
Оба прожектора – вдребезги.
В ночи кинозала пролился дождь осколков.
Мгновением позже, когда Сюзанна вновь зажгла свет в зале и на сцене, на другом конце центрального прохода стоял высокий брюнет. В одной руке он держал ствол, направленный на нас. Другой – прижимал к себе Клемана, прикрываясь им, как щитом.
28
Силистри чувствовал, как сердце парня бьется под его ладонью. Он увидел сцену, кровать, кольцо бледных лиц вокруг кровати, испуганного мальчишку на авансцене, а на разобранной постели – Дездемону, метавшую на него взгляды Отелло, красавицу с огненной гривой, готовую вскочить сию же секунду. Малоссен был рядом с ней. Немного поодаль. Силистри сообразил: «Театр. Репетиция. Черт, я попал на одну из их репетиций». Потом подумал еще: «Бертольд и Рыбак правы, в конце концов, я кого-нибудь прикончу ненароком». Сердце паренька бешено колотилось, доставая уже до груди самого Силистри. Инспектор отпустил своего заложника и спрятал пушку в кобуру. Парень так и остался стоять перед ним.
– Порядок? – спросил Силистри.
Тот не ответил.
– Эй! Все в порядке?
Силистри слегка ударил его ладонью по щеке, приводя в чувство.
– Извините… эти прожекторы… они меня ослепили…
«Хорошее объяснение, нечего сказать, – в то же время думал он. – Если стрелять во все, что тебя ослепляет…»
– Инспектор Силистри… я из полиции… вам лучше?
– Легавый? Ну и дал же я маху! – воскликнул мальчишка на авансцене.
– Жереми, заткнись!
Приказ щелкнул затвором в устах Дездемоны. Мальчишка тут же притих. Силистри узнал в нем себя, каким он сам был в этом возрасте: такой же сорванец. «Жереми Малоссен», – подумал он.
– Поднимайтесь на сцену, – обратился он к парню. – Я за вами.
Ну и длинным же показался ему этот центральный проход маленького кинотеатра. Забравшись на сцену, он снова извинился. Сюзанне, поднявшейся ему навстречу, он пробубнил:
– Скажите, сколько я вам должен… за прожекторы… то есть… я хочу сказать…
Его сухо прервали:
– Полиция? Что вам опять здесь понадобилось?
Это уже была не Дездемона, с ним говорила какая-то высокая худая девица. Вспомнив описание Жервезы, Силистри предположил, что этот прокурорский голос, верно, принадлежит Терезе Малоссен.
– Я хотел бы задать несколько вопросов господину Клеману.
Молчание.
– Господину Клеману Клеману, – уточнил Силистри.
По взглядам, сверлившим парня, Силистри догадался, что вышеназванный Клеман был не кто иной, как его щит с бьющимся сердцем.
– Это вы?
Он помедлил секунду. Он вдруг подумал, что ему нечего здесь делать, что он попал в царство невинности. Ничего общего с мертвыми проститутками. Но механизм у него внутри уже был запущен.
– Всего пару вопросов, чистая формальность. Еще раз прошу извинить за случившееся.
Он решил не выводить Клемана, допросить его при всех. Об этом ему также придется пожалеть впоследствии.
– Знакома вам эта женщина? – спросил он, показывая фотографию Мондин.
Жереми взглянул украдкой на снимок из-за плеча Клемана, но сразу же отвел глаза.
– Вы тоже можете посмотреть.
Силистри протянул фотографию Жереми.
– Посмотрите и пустите по кругу.
Потом вернулся к Клеману:
– Вы ее не знаете?
Клеман отрицательно помотал головой. Фотография переходила из рук в руки. Никто не знал Мондин. Силистри это не удивило. Превосходный Джулиус щелкнул зубами. Силистри подозрительно глянул в его сторону, потом опять обратился к Клеману:
– А эту?
Он вытащил снимок рыжей американки. Нет, конечно, не в виде вареного трупа. Просто увеличенное фото из ее паспорта, найденного на квартире у ее хозяина.
– Нет, – ответил Клеман, – нет, я ее не знаю… Силистри протянул фотокарточку Жереми:
– Пустите по кругу.
Рыжая малышка прошлась по рукам. Бесполезно. Она участвовала в постановках совсем другого рода.
– А этот снимок, он вам о чем-нибудь говорит? Легкий румянец, появившийся на щеках Клемана, тут же пропал. Силистри уже жалел, что все это затеял. Ничего он здесь не прояснит для своего следствия, это понятно.
– Подумайте хорошенько.
Клеман не мог глаз оторвать от затейливых узоров улиц, сплошь покрывавших безголовый торс Шестьсу, здесь, на снимке у него в руках. Когда Жереми потянулся за фотографией, Клеман судорожно вцепился в нее, не желая отпускать. Силистри приказал:
– Пустите по кругу.
Инспектор все еще спрашивал себя: «Что я здесь делаю?»
– Ну? Так вам это что-нибудь напоминает? «К чему весь этот допрос?»
– Ух ты! Татуировки! – воскликнул Жереми Малоссен. – Это же Бельвиль!
– Узнаете? – настаивал Силистри, не спуская глаз с Клемана.
«В их годы я не играл в театре, где уж там, – охватил инспектора внезапный приступ злобы, – в их годы я угонял тачки. Да, я угонял тачки, но я не фотографировал трупы!»
– Это тело господина Божё, – напирал Силистри. – Шестьсу Белый Снег, если угодно.
Когда он увел свою третью машину, папаша Божё как следует вздул малыша Силистри.
– Зачем вы сделали этот снимок?
Именно та взбучка открыла в Силистри призвание к полицейской работе. Почувствовав внезапную усталость, инспектор завел шарманку закона:
– Статья 225 Уголовного кодекса, — затарабанил он, – параграф 17: любое посягательство на неприкосновенность трупа, каким бы то ни было образом, карается лишением свободы сроком на один год и штрафом в 100 000 франков.
Фотография шла по кругу.
– Зачем вы сделали этот снимок и зачем вы его продали?
Молчание? Неподвижность? Это всё не те слова. Театр статуй – вот подходящее определение.
– А я-то думал, – прибавил он, обращаясь теперь уже ко всему племени Малоссенов, – я-то думал, что вы были ему как семья, единственная семья Шестьсу…
Внезапно, глядя на это всеобщее уныние, он понял, что он с ней сделает, что он, Силистри, сделает с фотографией папаши Божё! От этого открытия его даже качнуло. Еще немного, и он тут же бы удрал отсюда, он помчался бы к Титюсу, чтобы поделиться с ним своей идеей. Но он остался. Что-то внутри него восставало против этого юнца, который, как труп, разлагался прямо на глазах.
