– Так что с этим Королем? У тебя есть какие-нибудь догадки?
Жюли предложила меняться: личность Короля на его парижский адрес, баш на баш.
В такси, которое везло Жюли к Королю Живых Мертвецов, Барнабе все еще торговался:
– А дочка вьетнамца?
Жюли расхаживала теперь с Барнабу в голове. Под повязкой, скрывавшей ее ожоги и делавшей ее похожей на цирковую «женщину-змею», были спрятаны наушники. В огромных черных зеркальных очках змея смотрела глазами мухи.
– Дочка вьетнамца? Понятия не имею.
Барнабе яростно трещал ей в уши.
– Жюльетта, я же дал тебе адрес Короля!
– А я тебе открыла, кто он.
– Жюльетта. Кто эта дочка вьетнамца?
– Барнабе, о чем этот фильм?
– Если я не хочу, чтобы его видели, стану я рассказывать!
– Даже мне?
– Особенно тебе.
– Я не знаю, кто эта дочка вьетнамца, Барнабе.
– Вы разговариваете сама с собой?
Этот вопрос доносился снаружи. В зеркале заднего вида маячила встревоженная физиономия шофера такси.
– Вы говорите сама с собой?
Женщина с глазами мухи внушала ему смутные опасения.
– Я ненормальная, – ответила Жюли.
– Ненормальная? – переспросил водитель.
– Сумасшедшая. У меня в голове сидит собеседник, – пояснила Жюли.
– Что? – не понял водитель.
– С кем ты разговариваешь? – спросил Барнабе.
– Собеседник, – повторила Жюли шоферу такси. – Он спрашивает, с кем я говорю. Как вас зовут?
– Рэмон.
– Я разговариваю с Рэмоном, – ответила Жюли Барнабе, уставившись в затылок водителю сквозь свои черные очки.
– Ну… нельзя сказать, что мы разговариваем по-настоящему, – поправил водитель, глядя прямо перед собой. – Правда, нельзя сказать, что мы разговариваем…
– А что это такое – «разговаривать по-настоящему»? – спросила Жюли, уже на взводе.
– Ты мне задаешь этот вопрос? – спросил Барнабе.
– Тебя, Гамлет, не вызывали! – отрезала Жюли. – Куш, а то я тебя отменю.
Водитель, который собрался было накатать эту обмотанную туристку на кругленькую сумму, сменил курс, срезая, как покороче.
* * *
Выходя из такси возле его дома – естественно, частный особняк, авеню Анри-Мартен, – Жюли поняла, что у нее никогда уже не будет возможности поговорить с Королем Живых Мертвецов.
Она сразу вычислила журналистов, растворившихся в толпе зевак перед входом. Она знала, зачем они здесь, со своей аппаратурой и микрофонами. И откуда эта толпа, сдерживаемая полицией. И эти подавляемые всхлипывания. Запахло кончиной звезды: есть, где поживиться. Судя по тому, что слышала Жюли, некролог актера и продюсера уже давным-давно был готов.
– Он так пил! Чему тут удивляться.
– Надо сказать, он еще долго продержался.
– Личный рекорд.
– Говорят, он не мылся уже семь лет.
– Да что ты?
– Клянусь. Напудренный, надушенный и загорелый поверх корки грязи.
– Короче, настоящий король.
– Лохмотья богача на спине босяка.
– Это как раз было в его последнем интервью: тяга к нищенству.
– Ну так он умер или нет, в конце концов?
– Он погиб. Если не хуже.
– «Он погиб. Если не хуже» – это, кажется, из «Зеленого фрака» Флера и Кайаве
[30]
.
– Браво, Жанно!
Жюли, отменив Барнабе, прислушивалась и присматривалась. Кажется, Король умирал сейчас в Американском госпитале в Нейи. Что с ним случилось? Никто не знал. Увезли на «скорой». Событие удалось хранить в секрете, в течение всей ночи. Может быть, он уже умер? Тело ждали с минуты на минуту.
– Какова бы ни была эта болезнь, что уносит его, она отнимает у нас звезду, да, гаснет настоящая звезда… и собравшаяся толпа…
Тип, который нашептывал это в свой микрофон с величайшим сожалением в голосе, в другой руке держал булочку с шоколадной начинкой.
Жюли снова подключила Барнабе.
– Барнабу?
– Кто эта дочка вьетнамца? – не унимался Барнабе.
– Сейчас это не так важно, Барнабе, Король умирает.
Она описала толпу возле его дома, повторила произносимые слова.
– Ящик Пандоры, – отозвался Барнабе. – Он увидел фильм и умер от этого.
«Нет уж, Барнабе, – подумала Жюли, – больше я не стану тебя спрашивать, что на этой пленке, из-за которой такой сыр-бор».
– Я сейчас туда, собираюсь войти. Рассмотрю все поближе. Позже я тебя опять подключу.
– Незачем. Я здесь.
Она вздрогнула.
– Что?
– Я здесь. Рядом с тобой.
Она не удержалась от того, чтобы не поискать его взглядом в окружающей толпе.
– Тебе очень идет этот плащ, Жюльетта.
– Забирай свою игрушку, Барнабу.
Она вырвала наушники и швырнула крошечный прибор в урну. Глубоко вздохнула, затянула на талии пояс своего серого плаща, подняла воротник, послюнявила палец, размазала себе по щекам тушь для ресниц, скорбно надула губки, надела огромные очки и, замаскировавшись таким образом под нечто безутешное, стала пробираться сквозь толпу. Но ее собратьев трудно провести. Аппараты застрекотали, освещая ей вспышками проход. Она торопилась пройти, вжав голову в плечи, опустив лицо и энергично работая локтями. Все расступались перед ней. И полиция – тоже, по инерции.
В холле метрдотель вздумал ее «завернуть». Она судорожным жестом пресекла эти попытки и прошла прямо. Незаметно проскользнув мимо нее, метрдотель первым достиг внушительной двери и распахнул ее перед посетительницей.
Благородное собрание обратилось было к ней. Но так как в безутешных вдовах здесь не было недостатка, взгляды тут же покинули Жюли и разговоры возобновились; каждый смотрел через плечо своего визави в поисках более значимого собеседника. Взгляды – прячущиеся, устремленные вдаль, косые, алчные… Жюли проходила перед глазами кинематографа. Она искала. Она нашла. Сначала Сюзанну. Та одиноко стояла у окна, вся в черном, как пиковый туз, отрешенно глядя в сад, полная неподдельной печали, которая, однако, тут же обратилась бы просветленным смехом, если бы кто-нибудь бестактно потревожил ее. Сюзанна… Так, Сюзанна здесь. И Жюли была ей за это признательна. Немного тепла к этому ледяному лету. Она продолжила поиски. Вдали, в самом конце диагонали блестящего паркета, она заметила Рональда де Флорентиса. Точно такой, каким она видела его в больнице Святого Людовика, у постели Лизль: львиная грива, зевесова мощь. Он сидел в глубоком кресле: старость, ничего не попишешь. Интересно, сколько ему могло быть лет? Он ведь одного поколения с Иовом? Но все такой же деловой. Так, пойдем поздороваемся. Поравнявшись со старым продюсером, Жюли обошла его сзади и, наклонившись к его уху, спросила:
