51
КАМЕРНЫЕ ЗАМЕТКИ
Мораль: делай, что хочешь, только чтобы никаких мотивов, никаких!
* * *
Если я выйду отсюда, клянусь жить на одной ноте.
* * *
Естественно, я думаю о Правосудии. Правосудии моей страны. Я всегда был с теми, кто всенародно заявляет о своем доверии к Правосудию их страны. Они выходят из кабинета следователя, они держатся прямо, одергивают полу пиджака и заявляют в протянутые микрофоны: «Я верю в Правосудие моей страны». Они правы. И Правосудие им за это признательно. А я, как сейчас, вижу юного Махмуда, восемнадцатилетнего кузена Бен-Тайебов, которого забрали на автостоянке, откуда другие угоняли машины: пять лет и ни дня отсрочки. Отлично. Как тут не поверить в Правосудие своей страны?
52
ГОСПОДА МОИ ЗАЩИТНИКИ
– Они дерутся за право защищать вас, Малоссен, и не кто-нибудь! Самые выдающиеся личности! Даже у дверей тюрьмы устроили перепалку. Эти господа рвут вас на части.
Фосиньи в полном восторге.
– В каком-то смысле вы делаете честь нашему учреждению.
Он вдруг вспомнил, что он – демократ.
– Надеюсь, вы по достоинству оцениваете привилегию жить в правовом государстве!
Будто у меня на лице не написано, как я это ценю.
– Но нет, конечно, вам кажется естественным, что общество защищает мерзавцев вроде вас. Ладно. Кого вы хотите принять первым? Хотя это у нас и не принято, я предпочитаю, чтобы вы принимали их в своей камере, а не в приемной. Чем реже вы будете попадаться на глаза другим моим подопечным, тем лучше будет для них же.
* * *
Мэтр Раго ликует:
– Вы виновны, Малоссен! Мы признаем вину! И с высоко поднятой головой, обязательно!
«Мы» – это он.
А он – это я.
Во всяком случае, он себя так видит.
– Что мы сделали, в конце концов? Мы покарали убийц нашего ребенка! Мы защищали наше законное право на продолжение жизни! Мы сражались за неотъемлемое право на рождение! Они отобрали у нас маленькую жизнь, трепетную невинность, и мы прекратили их преступное существование. Конечно, у нас не было такого права! Но пришло время примирить наконец закон и законность! В конце этого века, когда наши элементарные ценности осмеяны сильными личностями, я сделаю из вас чемпиона оправданной самозащиты! Выше голову, Малоссен! Да вами гордиться нужно!
Я смотрю на него.
Я встаю.
Я стучу в дверь камеры.
Охранник открывает.
Я говорю:
– Я его не хочу.
Мэтр Раго невозмутим. Он собирает свои бумажки. И тоже встает.
– Вы предпочитаете видеть меня среди своих противников, Малоссен? Вы заблуждаетесь. Я себя знаю. Не хотел бы я видеть себя среди своих противников. К тому же с той стороны дело выглядит гораздо проще. На сегодняшний день главное – избавить общество от преступников, у которых нет ничего святого: маргиналы прибивают детей к дверям, режут глотки при малейшем несогласии, не знают даже имени своего отца и еще хотят плодить себе подобных! Не говоря уже о ваших космополитических дружеских связях… Можете мне поверить, выступать против такого человека, как вы, это подарок неба для такого адвоката, как я.
И, прежде чем охранник успевает закрыть за ним дверь, мэтр Раго морщит нос. Его усы топорщатся.
– Здесь пахнет носками, вам так не кажется?
И входит мэтр Жервье.
* * *
– Выставили его, Малоссен? И правильно сделали. Мы его сделаем на другом поле, и это будет не первый раз, когда я ему уши надеру, этому фашисту. Он – ничто, когда перед ним настоящая величина.
Мэтр Жервье – острый взгляд, пронзительная речь и непрерывная подвижность всех членов – внезапно осекся:
– Надо же, какая здесь вонь стоит… Можно хоть проветрить?
Нельзя.
Что ж, тогда он сам начинает расталкивать воздух, носясь туда-сюда маленькими торопливыми шажками.
– Вы взорвали Гнездо Корысти, Малоссен, браво! Вы прикончили директора тюрьмы, это справедливо! Сегодня вы устраиваете панику на отечественном кинорынке, прекрасно, вы держите нос по ветру. Чисто сработано. Десять лет без осечки! Это рекорд.
Мэтр Жервье так разгорячился, что у него даже стекла очков запотели. Он вперил в меня свои, на пару минут ослепшие, глазницы. И шепчет:
– Знаю я эту музыку суда присяжных, вот повеселимся-то, Малоссен. Процесс будет нескорым, это я вам говорю! Если они так держатся за это свое предварительное заключение, мы затянем его до нельзя! Я обещаю вам превентивное существование!
Я не уверен, что понял его.
Тогда он мне объясняет:
– Ну да! Я отправлюсь в обвинительную палату. Я навалю там горы заключений об отмене судебных постановлений. Дело дойдет до кассации. Я стану обвинять суд в некомпетентности и в непринятии жалоб. Они, конечно, на все это наплюют, но зато мы выиграем время. И за это время развенчаем их в глазах общественности. Я прекрасно знаю их, эти судейские душонки. Все попритихнут, поджав хвосты. А пока найдется какой-нибудь смельчак, который решится пикнуть, вы уже успеете с ног на голову перевернуть всю пенитенциарную систему!
Он все еще наматывает круги вдоль стен моей камеры, а охранник уже просунул голову в приоткрытую дверь.
– Этот тоже не годится.
Жервье в удивлении останавливается.
– Ах так?
Потом повторяет с досадой:
– Ах так.
И уже на пороге оборачивается:
– Так. Тем хуже. Я еще посмотрю, чем бы вам насолить.
* * *
У мэтра Рабютена несколько иной взгляд на вещи. Хотя и его нос с ходу ставит тот же диагноз:
– Ну и вонь в этой камере.
Его очаровательное лицо не хмурится. Сам он не садится. Держится прямо, статный и красивый в своем безупречном костюме.
– Не стану вас обнадеживать, господин Малоссен, ваше дело проиграно заранее.
И, прежде чем я успеваю что-либо сказать, продолжает:
– Однако это не повод содержать вас в таких невыносимых условиях.
И добавляет:
– Даже злостный рецидивист имеет право на достойное обращение.
И так как злостный рецидивист молчит как рыба, он вновь берет слово:
– Если в этом деле и есть пункт, который следует отстаивать, господин Малоссен, так это улучшение условий содержания.
* * *
– Извините, мэтр.
– Извините.
– Прошу вас, мэтр.
– Только после вас.
