Впрочем, Розенберг, казалось, не испытывал ни малейших сомнений в собственной правоте. Усевшись основательно за столом в высокое кресло с прямой спинкой, под большим портретом государя императора Александра Николаевича, он, глядя вниз, с забавной тщательностью установил локти на столешнице на одинаковом расстоянии друг от друга и опустил руки на стол, сложив их симметрически, как учили его в училище правоведения. Немчура! Педант!
Княжна сидела к столу боком на казенном табурете, не сняв салопа, очень бледная, прямая и абсолютно безучастная ко всему. Станевич расположился с удобством за ее спиной на широком кожаном диване, прогнувшемся и затрещавшем под тяжестью тела станового пристава. Костино место протоколиста было, к несчастью, прямо перед ее глазами, за маленьким шатким столиком. Он сел, не глядя, чудом не свалившись на пол, не сводя встревоженного взгляда с милой Сашеньки. Глаза их встретились, и поначалу молодому полицейскому показалось, что княжна не видит его, не узнает, настолько мертвенным и равнодушным был ее взгляд. Лишь чуть позже углядел Костя маленькую горькую морщинку на ее тонкой переносице, то появлявшуюся, когда молодая женщина направляла на него свой невидящий взор, то исчезавшую, когда поднимала она веки, и понял, что там, под этой мертвой застылой маской, душа Сашеньки живет и трепещет. Ничего не говорила ему эта морщинка, ничего, кроме того, что княжна видит его и помнит о нем.
— Ну-с, начнем! — с плохо скрываемым торжеством в голосе произнес Розенберг в наступившей тишине. — Сударыня! Сударыня, я к вам обращаюсь!..
— Она слышит! — остановил его жест Кричевский.
— Гм… Хорошо. Назовите свое полное имя и сословие!
— Лейла Омар-бек, урожденная княжна Собянская, — совершенно спокойным, уверенным и печальным голосом отвечала она.
— Гм… Госпожа Лейла… Записывай, Кричевский, записывай… Вероисповедание?
— Магометанское.
— Дата и место вашего появления на свет?
— Второго марта одна тысяча восемьсот сорок пятого года от рождества Христова. Собянское княжество в Шемахе.
— Позвольте! — беспокойно задвигался Леопольд Евграфович на удобном диване. — У вас сегодня, стало быть, день рождения!
— Стало быть, так, господин становой пристав, — ровным прежним тоном светской дамы ответила княжна. — Благодарю вас за внимательность.
— Гм!.. — сказал Розенберг, несколько сбитый с толку спокойным тоном и уверенным поведением Собянской княжны. — Это не относится к теме нашего… м-м… разговора, а нужно всего лишь для установления личности. Скажите, пожалуйста, госпожа… Омар-бек, с какой целью называли вы себя повсеместно девицей Александрой, под коим именем знает вас большинство людей, в том числе и здесь присутствующие?
— Вы только что сами ответили на свой вопрос, господин Розенберг, когда затруднились сразу назвать мое настоящее имя. Под христианским именем легче мне общаться с окружающими, да и врагов у женщины с простым именем поменьше.
— У вас есть враги?
— Вам ли не знать, Михаил Карлович? — неожиданно грустно улыбнулась Сашенька. — Не вы ли по осени, на квартире моего жениха и в его отсутствие безуспешно домогались близости со мною?
Всех троих мужчин после этих слов Собянской княжны, сказанных безо всякого нажима, как о вещи, всем давно известной и даже подзабытой, охватил на некоторое время столбняк. У станового пристава усы встали торчком. Розенберг выпучил глаза, задыхаясь, тяжелая челюсть его отвисла. Первым опомнился Костя Кричевский, радостно заскрипел пером, налегая, занося слова Сашеньки жирными буквами в протокол.
— Да как вы смеете!.. — наконец сипло выдавил Розенберг. — Кричевский, стой, не пиши!.. Как вы можете!.. Наше мимолетное прежнее знакомство… Некоторые невинные знаки внимания!.. Ничего подобного не было, господа! Уверяю вас! Ничего!..
— Довольно, господа, довольно! — решительно встал с дивана Леопольд Евграфович, старательно скрывая улыбку в нафабренных усах. — Ничего приличного, как я вижу, из этой затеи не выходит… Да и выйти не могло! Княжна, — становой пристав подал ей руку, помог подняться с табурета, — примите мои сожаления о случившемся. Нас к этому подтолкнуло одно лишь желание лучше исполнить свой долг, заботясь о порядке в отведенном нам участке. Я сам провожу вас и распоряжусь, чтобы вас доставили домой на извозчике. Вот, господин Кричевский вас и отвезет. Одна только простая формальность, княжна: будьте любезны, предъявите паспорт. Это, знаете ли, одним махом снимет всякие имевшие место быть пересуды относительно вашего происхождения и титула, да и всех этих разногласий с именем. Не сочтите за труд, княжна, очень вас прошу.
— Но у меня нет паспорта, — невинно подняла брови Александра. — А что? Это так важно? Мне по сию пору всегда верили на слово, без паспорта. Разве одного моего честного слова недостаточно?
Эта вторая тирада княжны произвела результат, по силе не меньший, чем предшествующая ей. Сердце Кости Кричевского, воспрявшее было в надежде на благополучное разрешение конфуза, оборвалось и покатилось куда-то вниз, в безнадежность.
— Ага! — вскричал поникший, обескураженный Розенберг. — Видите, да?! Все видите?! Леопольд Евграфович?! Кричевский, видишь, да?! Я же был прав!! Самозванка!.. Записывай, Кричевский, про паспорт! Записал?! Точно записал?!
— Одну минутку погодите, Михаил Карлович, — раздражительно махнул в его сторону Станевич, — не сепетите! Княжна, простите меня, что значит «нет паспорта»? В Российской империи, — становой пристав верноподданнически скосил глаза на портрет императора над столом, — в Российской империи гражданам запрещено проживать беспаспортно! Одни каторжные и лица, пораженные в правах, паспортов не имеют! Может быть, вы хотите сказать, что у вас с собой, здесь, сию минуту нет паспорта? Так это же пустяки! Объясните подробно, где он лежит, в каком месте, и мигом мой помощник доставит его сюда! Или даже вы сами можете с ним съездить и привезти… Под мою ответственность, Михаил Карлович, уж позвольте!
— Да в один миг обернемся, Леопольд Евграфович! — порываясь бежать за извозчиком, вскричал Костя, хватаясь за соломинку. Ему бы только вывести ее за двери полицейской части, там уж он найдет, как ее спасти! У Васьки Богодухова в церкви спрячет, в Троице Кулича и Пасхи! В их потайной комнатке со всяким церковным хламом! Паспорт выправить — да плевое дело, особенно в Санкт-Петербурге! Соврет что-нибудь, мол, сбежала, вырвалась… Из части выгонят, конечно, да и Бог с ним! Зато они поженятся и уедут за границу, в Италию, как она всегда мечтала, и будут там одни, и не будет там ни Лейхфельда, ни Розенберга, ни Станевича…
Он уже не таясь делал Сашеньке страшные гримасы, призывающие ее к молчанию, но она лишь изумленно вздернула брови, виновато вздохнула, приоткрыв свои мягкие волшебные губы, которых это животное Розенберг посмел желать, и, разведя руками в стороны, сказала:
— Уж простите меня, господа, но у меня действительно просто нет паспорта. Украли вместе с другими бумагами и фамильными драгоценностями при переезде моем из Астрахани в Санкт-Петербург.
