– Я завезу ему диск ближе к вечеру, – говорит Хуан, – до того, как ему будет пора баиньки.
– Спасибо. И я обещаю больше никогда не заваливаться к тебе по ночам. Особенно с Эммой.
– No problema. – Хуан смотрит по сторонам, дабы убедиться, что нас никто не услышит. – Как она отреагировала на Мириам?
– Какой ответ ты хочешь услышать, Мистер Гигантский Член? Горькую правду или сладкую ложь?
– Да я знал, что она мной не интересуется, – признается Хуан. – Скажи, брат, ты делишь ложе со своим редактором?
– Выкинь эти грязные мысли из головы.
Хуан с восторгом бы послушал про поцелуй, но я ему не скажу. Может, мне это вообще приснилось.
– Какой-то урод разгромил мою квартиру и избил меня до полусмерти – думаю, он искал этот диск. Я так и знал, что у тебя гостья, поэтому поехал к Эмме.
– К своему заклятому врагу Эмме? – Хуан вопросительно выгибает бровь.
– Она никогда не была «врагом», – сухо возражаю я. – Она мой начальник, только и всего.
И прежде чем Хуан начнет развивать эту тему, я рассказываю ему про подозрительную смерть Джея Бернса и про нашу с Эммой отважную экспедицию на яхту Джимми Стомы.
– Там мы и нашли диск.
Хуан присвистывает:
– Знаешь что? Тебе надо пойти в полицию и все им рассказать. Я не шучу, старик. Когда всякие уроды начинают вламываться к тебе в квартиру и бить по морде, пора прекращать изображать из себя детектива Марлоу.
[78]
– Сначала я должен во всем разобраться.
– Послушай, Джек, ни одна статья про мертвого рок-певца не стоит того, чтобы подвергаться из-за нее побоям.
– Тебе легко говорить – ты у нас суперзвезда. А что, если именно через побои пролегает мой путь на первую полосу?
Хуан в шоке. Приходится заверять его, что я пошутил.
– Послушай меня, придурок. Я же тебе друг, – говорит он. – Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– Не волнуйся. Я уже близок к разгадке.
Это самая отъявленная ложь, какую я произносил за последние месяцы. У меня нет ни одного свидетеля, который мог бы подтвердить, что Джимми Стому убили. Даже если это так, я не могу представить ни одного убедительного мотива или даже состряпать сносную версию произошедшего. Я всего лишь пинаю камешки и смотрю, не вылезет ли что из-под них на свет божий.
– И тебе приятно будет узнать, – говорю я Хуану, – что Полковник Том более не квартирует на моей кухне. Он защищал человеческую жизнь во вчерашнем инциденте в жилом секторе.
– О нет. Что ты с ним сделал?
– Использовал вместо бейсбольной биты и добился потрясающих результатов. Теперь он гниет в помойке, и никто не сможет опознать в нем смертоносное оружие.
– Господи Иисусе, – в ужасе шепчет Хуан, – только не говори мне, что ты этого грабителя убил.
– Приятно было бы в это верить.
– Брось, Джек. Это зашло уже слишком далеко.
– Через неделю мне стукнет сорок семь. Понимаешь, что это значит?
Хуан отмахивается и поворачивается к монитору, бормоча что-то по-испански. Подозреваю, что не «С днем рождения».
Я приезжаю домой и отрубаюсь на три, а может, даже четыре часа – к счастью, без сновидений. Проснувшись, пытаюсь дозвониться Дженет Траш: возможно, она что-то знает про загадочный диск, спрятанный на яхте ее брата. Но у нее постоянно занято – понятное дело, стрип-камера работает без продыху. Потом я вдруг звоню Эмме, но в панике вешаю трубку до того, как Эмма успевает ответить. Я боюсь, что, проведя ночь на ее диване, я нарушил эмбарго и нам придется пересмотреть наши отношения. Мне тяжко оттого, что я наверняка получил от общения с ней больше удовольствия, чем она от общения со мной. Шаткий баланс в нашем профессиональном дуэте нарушен, и, скорее всего, не в мою пользу. Тот треклятый поцелуй, если, конечно, он действительно имел место, – вот в чем загвоздка! Весь день меня преследовали непристойные мысли об Эмме, моем редакторе. Пожалуй, если представится случай, я бы вполне мог заняться с ней любовью.
Полчаса я торчу в душе, подставляя тело под горячие струи, и постепенно мое отражение в зеркале над раковиной начинает приобретать знакомые черты. Когда я выхожу из душа, на автоответчике моргает лампочка – Карла Кандилла шепчет в свой мобильный. Она ждет меня за столиком в «Туда-Сюда». «Давай тащи сюда свою костлявую белую задницу!» – говорит она.
На сегодняшний день «Туда-Сюда» – единственное заведение в Силвер-Бич, где перед входом есть одновременно и красная бархатная ленточка, и угрюмый накачанный стероидами вышибала в футболке. А внутри – сочетание экзотической обстановки коста-риканского борделя и уютного непритязательного обаяния лаборатории по производству метамфетаминов. К тому моменту, когда я добираюсь до столика Карлы, я уже кашляю, как туберкулезник. Первой темой нашего разговора становится моя одежда.
– Это что на тебе, пижамные штаны? – в ужасе спрашивает она.
Я объясняю, что сдал свои кожаные стринги в химчистку. Она велит мне садиться, потому что «люди смотрят». Вскоре я тоже начинаю «смотреть» – на Карлу. Вместо платья на ней нечто, больше похожее на сеть для ловли креветок, через которую ясно видны два серебряных колечка в сосках. Я нервно отвожу взгляд – ради всего святого, она же дочь Анны!
Разноцветные лучи стробоскопов превращают сигаретный дым в психоделический салат. Сурового вида диджей в растаманском прикиде ставит электронную музыку, которая раздражает меня, как пиканье кардиомонитора. Клуб заполнен модными парочками, которые отрываются на танцполе. Как бы они ни выделывались, в парнях угадываются разносчики пиццы, а в девицах – кассирши из кинотеатров.
– Субботний вечер, Джек. А посмотри, как ты одет? Что за убогая рубашка? – говорит Карла.
– К твоему сведению, это дизайнерская одежда на каждый день. А с каких это пор ты куришь «Силк Кат»?
– С тех пор, как закрылся мой любимый сигарный магазин. К тому же я не затягиваюсь, так что, пожалуйста, папочка, не надо лекций.
Карла переводит взгляд ярко накрашенных глаз в дальний угол клуба и говорит:
– Зацени!
Клио Рио и ее персональный утешитель, прекрасногривый Лореаль, возлежат на гигантском кожаном пуфе. Они дымят как паровозы, и я уверен, что Клио сквозь клубы дыма меня не разглядеть. Нарядилась она со вкусом: черный виниловый комбинезон дополняют спортивные очки; своего «пажа» она выкрасила в блестящий голубой цвет. На Лореале узкие черные джинсы и сверкающая розовая рубашка с охорашивающимися фламинго. В знак уважения к умершему он ограничивается лаской только левой груди вдовы.
