Политиков из Беккервилля и Палм-Ривер нельзя назвать излишне сообразительными, но вскоре даже они просекли, что каждое второе собрание у них получается закрытым, и принялись составлять свои нечистые повестки дня соответственно. Вскоре оба совета подняли налоги на имущество, повысили сборы за вывоз мусора, перепланировали жилые кварталы, чтобы потрафить собственным интересам (свалке шин в Беккервилле и строительству склада в Палм-Ривер), а затем вознаградили себя за старания весомым повышением окладов. Все это происходило, пока наш загруженный работой журналист освещал заседания второго совета. Он счел своим долгом предупредить редактора, но тот сказал, что, мол, «ничего не поделаешь». «Мэггад-Фист» наложила вето на увеличение штата сотрудников «Юнион – Реджистер», так что должность Сары будет пустовать, пока рак на горе не свистнет.
Дело кончилось тем, что журналист, работающий по Беккервиллю и Палм-Ривер, так запарился, что тоже ушел из газеты. Его дела передали сотруднику, занимающемуся муниципальным советом Силвер-Бич, который – вот так насмешка судьбы! – тоже заседал по вторникам. Для местных коррумпированных политиков наступил просто рай земной. Прибыли «Мэггад-Фист» возросли на двадцать три процента, а ничего не подозревающих граждан трех муниципальных округов – верных читателей «Юнион-Реджистер», за которых Макартур Полк обещал костьми лечь, – регулярно обманывали и обирали ими же избранные представители власти, а все потому, что газета больше не могла себе позволить изобличать негодяев.
Приоритеты молодого Рэйса Мэггада III стали ясны, когда он ни с того ни с сего объявил, что штаб-квартира «Мэггад-Фист» переносится из Милуоки в Сан-Диего. В пресс-релизе говорилось, что целью сего мероприятия является попытка увеличить капитализацию с помощью динамичной и высокотехнологичной рабочей силы Калифорнии. А правда была куда банальней: Рэйс Мэггад III хотел жить в таком климате, где он сможет ездить на своих немецких спортивных машинах круглый год, подальше от суровых зим Висконсина (поговаривали, что ежегодный ущерб, который наносила соль одной только его «каррере», исчислялся пятизначной суммой). Поэтому «Мэггад-Фист» собрала манатки и перенесла офис в Сан-Диего. Это стоило акционерам примерно 12 миллионов, что составляет совокупную годовую зарплату порядка двухсот пятидесяти редакторов и журналистов.
Политика компании по обескровливанию редакции сказалась даже на карьере Эммы. Ее взяли на работу в «Юнион-Реджистер» литредактором, быстро повысили до помощника редактора Городских Новостей и дали понять, что это еще не предел. А потом редактор раздела Смертей неожиданно преставился от сердечного приступа. Это произошло, когда он говорил по телефону с разгневанным владельцем похоронной конторы – тот жаловался на некорректный заголовок статьи о бывшей певице из службы по организации досуга военных («Мэйбл Гертц, 77 лет, осчастливила многих солдат»). Редактор опустился на стул и тихо скончался; телефонная трубка так и осталась зажатой между его ухом и плечом. Никто не обратил внимания, пока сдачу материала в набор не просрочили на час.
На следующее утро Эмму призвал к себе редактор Городских Новостей и сообщил, что она как младший сотрудник редакции была избрана, дабы «заместить» редактора раздела Смертей. А благодаря уходу из газеты нескольких штатных работников, она уже занималась «Садоводством» и «Страничкой автолюбителя». Я уверен, что юная Эмма искренне поверила редактору Городских Новостей, когда он сказал, что это ее «счастливая возможность». И поверила, что это лишь временное назначение и скоро ее вернут в редакцию новостей, где она будет редактировать серьезные статьи. Время шло, но Эмма не возмущалась, потому что она работяга, а не саботажник. Хотя в последнее время она очень изменилась, и отчасти, надеюсь, благодаря мне.
– Аксакал не хотел платить за твой билет на самолет, – говорит она, – но я его убедила.
Я впечатлен: Аксакал – крепкий орешек.
Эмма продолжает:
– Я напомнила ему, что случилось на прощальной вечеринке Робби, когда Аксакал напился и затащил меня в подсобку.
Робби Микелсон писал об окружающей среде. Он ушел из газеты, после того как было решено, что окружающей среде больше ничто не угрожает, и его должность сократили.
– В подсобку? Как все запущено, – комментирую я.
– Я заехала ему по яйцам бутылкой с «Жидким сантехником». Он очень сожалел о содеянном.
– Явный прогресс в отношениях с руководством.
Подумать только, мы завтракаем в блинной «Айхоп». Созерцание того, как Эмма отправляет в рот стопку оладий, очаровывает меня до невозможности. Правду сказать, все, что она делает, решительно прекрасно. Например, как она складывает салфетку, чтобы вытереть кленовый сироп с губ…
– Джек, соберись, – говорит она.
Но слишком поздно – я уже сижу в бочке, и эта бочка летит с водопада. Господи, помоги мне, я втюрился в своего редактора – в женщину, которую я поклялся перехитрить, деморализовать и выгнать из журналистики. Моя миссия полностью провалилась из-за неприкрытой похоти, и я абсолютно счастлив.
– Это все твоя статья, Джек.
– Что – статья?
– Ты сходишь с ума из-за этой истории, – поясняет она.
– Да, схожу. И не только из-за нее. Если даже у меня ни черта не выйдет, я все равно…
– Не говори так. Это отличный материал.
– Эмма, как по-твоему, что происходит?
В задумчивости она постукивает вилкой по пустой тарелке.
– Как бы мне хотелось не быть твоей начальницей, – наконец говорит она.
– А мне бы хотелось, чтобы ты не уходила от ответа.
– Тут нет никакой тайны, Джек. Я просто не знаю, что делать.
– Тогда оцени мой скромный план: мы будем видеться так часто, как только возможно, и самозабвенно трахаться по крайней мере один раз за ночь.
Эмма недовольно стонет:
– Похоже, ты много думал над этим вопросом.
– Можешь назвать меня неизлечимым романтиком.
– Постарайся быть серьезным хотя бы одну минуту.
– Серьезно? Давай слетаем в Париж? – предлагаю я.
Она улыбается – хороший признак, – но затем говорит:
– Джек, тебе было двадцать лет, когда я родилась.
– Девятнадцать, – возражаю я. – Что ты хочешь этим сказать? И куда это ты собираешься?
– На работу. – Она обходит столик и целует меня в макушку одним из тех милых платонических чмоков, от которых задумываешься, а не бросили ли тебя только что.
– Как ты можешь оставить меня здесь одного?
– Доедай свою булочку, дружок, – велит Эмма. – Тебе понадобятся силы. – Затем она дважды озорно мне подмигивает, и у меня крышу сносит. Жизнь отличная штука. На данный момент.
Из блинной я еду прямо в окружной морг. Не могу сказать, что обстановка так уж сильно отличается. Не успев войти в офис Пита, я натыкаюсь на Карен, которая мужественно заводит со мной разговор ни о чем. Отсутствие притяжения между нами так давит, что трудно поверить, будто мы когда-то были любовниками, тем более страстными. Просто удивительно, что два равнодушных друг к другу человека могут вытворять в постели, если правильно настроятся. Оказывается, что и я, и Карен сейчас живем хорошо, очень заняты работой, ждем не дождемся, когда спадет жара, и т. д. и т. п. Мы надоедаем друг другу почти до тошноты, но тут я замечаю Пита в конце коридора, неловко извиняюсь и откланиваюсь. Пит ведет меня в свою лабораторию и закрывает дверь.
