– Эмма – мой редактор.
– То есть, типа, твой начальник?
– Ага. Железный кулак.
– Значит, тебе все известно, – обращается к ней Дженет. – Ну, что случилось с моим братом и прочее? То, что мне рассказывал Джек, – это правда?
– Да, – в начальственной манере отвечает Эмма.
– Но вы не можете напечатать статью об этом в газете?
– Нам нужны доказательства, как в полиции.
– Или нам нужно заставить полицию подтвердить, что у них есть доказательства, – вставляю я.
Дженет хмурит брови и нервно притопывает ногой.
– Джек, я не хочу снова распустить нюни. Я же не плакса какая.
– Здесь нечего стыдиться. – Я, например, рыдаю каждый раз, когда показывают «Старого Брехуна».
[140]
Дженет обращается к Эмме:
– Могу я тебя спросить? Ты веришь в реинкарнацию?
Эмма смотрит на меня, ища поддержки, но в этом вопросе я пас. После минутного колебания Эмма отвечает:
– Я верю, что все возможно.
– Я тоже. – Дженет подходит ближе. – Послушайте, это очень серьезно. Вы должны посмотреть мне в глаза и сказать, что Клио Рио убила моего брата. Ну, ребята, вы уверены?
– На девяносто девять процентов, – говорю я.
– На девяносто восемь, – говорит Эмма.
– Ладно, наверное, этого хватит. – Дженет надувает пузырь из жвачки. – Идите за мной.
Стуча сандалиями, она спускается по холму вдоль рядов могил. Мы идем следом; Эмма идет впереди меня, на ходу глотая минералку из пластиковой бутылки.
Как ни странно, я не стараюсь отвести глаза от надписей и говорящих цифр, высеченных на надгробиях, – дата рождения покойного и дата его… упокоения.
Если цифры складываются в число сорок семь, что с того? С днем рождения, Джек!
На каждого это сваливается по-своему и в свое время. Семнадцать дней спустя после смерти Джимми Стомы его сестра наконец осознала ужасную правду. Дженет преклоняет колени у свежей могилы перед новеньким блестящим памятником.
Эмма в недоумении, а вот я, кажется, начинаю что-то понимать. Джимми больше нет, нет даже его смертной плоти, и нет в мире такого места, где Дженет может о нем скорбеть.
Она говорит:
– Помнишь его, Джек? Такой милый человечек?
– Конечно.
На памятнике выбито «Юджин Марвин Брандт» – вот, значит, где покоится поставщик медикаментов в своих тапочках для гольфа. «Мой Джин», звала его жена.
Тогда я подумал, что это наглость со стороны Дженет Траш – так вести себя на церемонии прощания. И помнится, меня всего передернуло, когда она попросила меня встать рядом с ней у открытого гроба старика.
Но теперь та сцена вовсе не кажется мне извращением. Вскоре ее брату предстояло стать пеплом, и Дженет знала, что ей придется скорбеть над пустотой. Ей нужно было особое место, куда она могла бы приходить, сублимированная могила – и она выбрала Юджина Марвина Брандта. Мне кажется, я ее понимаю.
А может, и нет.
– О, Джек, я совершила ужасную вещь!
И она разражается сейсмическими рыданиями. Эмма обнимает ее за плечи.
– Самую… ужасную… вещь… за всю… свою… чертову жизнь! – выдавливает Дженет сквозь слезы.
– Все хорошо, все хорошо, – успокаивает ее Эмма.
– Нет. Не хорошо. Совсем не хорошо.
Я подхожу ближе:
– Расскажи, что случилось.
– Мне так стыдно перед Герти.
– Кто это? – мягко спрашивает Эмма.
Я киваю на памятник:
– Миссис Брандт, – шепчу я Эмме.
Эмма нагибается к Дженет:
– Вам обеим сейчас плохо, тебе и Герти. Вы обе потеряли близких людей.
– Ты еще не понял, Джек? – Дженет поворачивается ко мне, ее щеки блестят от слез. – Джек, я сделала ужасную вещь.
Теперь уже я ничего не понимаю. Сестра Джимми встает с травы, оправляя вылезшие трусики.
– Я видела передачу про реинкарнацию по каналу «Третий глаз», – говорит она. – И там говорили, что, возможно, это не срабатывает, если в могиле нет тела. И чем больше я об этом думала, тем больше хотела, чтобы у Джимми был шанс, понимаете? Шанс вернуться в шкуре дельфина или летучей рыбы. Ну или кем там ему суждено.
– Дженет, что ты такое говоришь? – Пальцы Эммы впиваются мне в локоть.
– Понимаете, Клио знала. Она знала, что Джимми хотел, чтобы его кремировали.
– Очень удобно для нее, как оказалось.
– Джек, я люблю своего брата и уважаю его желания, но я была не готова. Клио так торопила события, так спешила с кремацией… И я почувствовала – что-то здесь не так. И потом, я не была готова с ним проститься. – Дженет размахивает руками, как будто перемешивает салат «Цезарь». – А Клио было плевать на мои чувства. Она мне даже не перезванивала.
– И что ты сделала? – нежно спрашивает Эмма.
– Ужасную вещь. – Дженет глубоко вздыхает и вся содрогается при выдохе. С грустью она смотрит на памятник Юджину Марвину Брандту. – Я поменяла бирки, – говорит она.
– Что?!
– В тот день в похоронном бюро, когда ты почти упал в обморок и вышел на воздух, помнишь? Ну вот, я тогда вернулась, чтобы положить пластинку «Дорз» Джимми в гроб, – и тогда-то я и поменяла бирки. Когда прощание с Джином закончилось, его поставили в заднюю комнату, рядом с Джимми. Я все спланировала. Это ведь ужасно?
Это ужасно. Меня распирает от желания заключить ее в объятия – вот насколько это ужасно. Я хочу вальсировать среди могил, обняв одной рукой Эмму, а другой – Дженет.
– Джек, что за бирка? – спрашивает Эмма.
– Ну, в похоронной конторе на гробы, которые должны отправиться в крематорий, цепляют такие специальные бирки.
– О-ох.
– Я в полном дерьме, да? – спрашивает Дженет.
И мы все одновременно поворачиваемся и смотрим на надгробие. Стоим плечом к плечу под полуденным августовским солнцем, и наши тени – словно три голубя, сидящие на проводе. Рубашка у меня на спине мокрая от пота, а у Дженет запотели стекла очков. Одна Эмма свежа как огурчик. Я держу ее за руку – нет, я стискиваю ее руку.
– Так, давайте еще раз проясним ситуацию. – Я стараюсь не показать восторга. – Юджин Марвин Брандт, упокой Господь его душу, на самом деле вовсе не лежит под сим камнем.
