Когда бутылка опустела, он схватил свой портфель и отправился бродить. В кармане пальто скомкались три телефонных сообщения, записанные безукоризненным почерком миссис Хендрикс. Сообщения были от мистера Ричарда Тарбоуна, и каждое настойчивее предыдущего. Бернарду Сквайрзу не хватало смелости позвонить вспыльчивому гангстеру и сообщить, что произошло.
Да и сам Сквайрз толком не понимал. Он не знал, кем была чернокожая девушка и откуда у нее столько бабла. Он не знал, как здесь замешан крутой агент БАТО и почему. Наверняка Бернард Сквайрз знал одно: ни пенсионный фонд, ни мафиозная семья Тарбоун не могли позволить себе еще одного заголовка на первой полосе, а это означало, что сделка с Симмонсовым лесом расстроена.
А он тут не виноват. Ни в чем не виноват.
Но все эти доводы не имели значения, поскольку Ричард Ледоруб не верил в объяснения. Он верил в убийство гонца.
Каждая уходящая минута уменьшала шансы Бернарда Сквайрза пережить эту неделю. И он это знал – пьяный или трезвый, он знал это.
За свою карьеру отмывателя денег мафии Сквайрз едва ли сталкивался с неприятными ситуациями, которые не разрешались четвертью миллиона долларов наличными. Именно эту сумму он привез в Грейндж, чтобы заполучить участок Симмонсова леса. После, когда сделка официально обернулась дерьмом собачьим, Клара Маркхэм специально съездила в банк забрать деньги и даже помогла Сквайрзу пересчитать пачки, пока он заново упаковывал портфель.
Который он сейчас беспечно нес по сонным улицам Грейнджа. Был прекрасный тихий осенний вечер – совсем не похоже на то, как он обычно представлял себе Флориду. Воздух был прохладен, пахнул землей и свежестью. Сквайрз обошел рыжего котяру, дремлющего под фонарем, тот едва удостоил Сквайрза взглядом. На заднем дворе время от времени лаяла собака. В окнах домов он видел сиреневое мерцание телевизоров.
Сквайрз надеялся, что вечерний воздух приведет в порядок хаос в мозгах. В конце концов он сообразит, что делать – всегда так получалось. Поэтому он шел дальше. Вскоре он оказался на той самой улице, где был два вечера назад, под тем же дубом, перед тем же аккуратным одноэтажным домом. За прикрытыми шторами он слышал оживленный разговор. У дорожки было припарковано несколько машин.
Но у лощеного святилища Девы Марии Сквайрз оказался один. Никто не пришел к освещенной статуе, чьи стеклопластиковые руки застыли в благословении. Сквайрзу с его расстояния невозможно было увидеть, есть ли в глазах статуи слезы.
Осторожно продвигаясь вперед, он заметил одинокую фигуру в канавке – человек, замотанный в простыню, колени подтянуты к груди.
Не слыша никакого пения, Сквайрз отважился приблизиться.
– Привет, паломник, – сказал человек, будто все это время за ним наблюдал. Его лицо осталось скрыто в тени.
Сквайрз вымолвил:
– О… Я не помешал?
– Нет, не беспокойтесь.
– С вами там все хорошо?
– Лучше не бывает. – Человек опустил колени и медленно откинулся в воду. Когда он раскинул руки, белая простыня надулась вокруг него, произведя буквально ангельский эффект.
– Не холодно? – осведомился Сквайрз.
– Хоо-камам-хайахиил-ла-халаа, – донесся ответ
ХОККЕЙНЫЕ МАМОЧКИ ХАЮТ ХИЛЛАРИ ЗА ХАЛАТНОСТЬ – еще один легендарный заголовок Синклера. Он ничего не мог поделать – они продолжали повторяться без остановки.
Сквайрз поинтересовался:
– Что это за язык?
– В воду, брат.
Синклер был рад любой компании. В доме шла шумная вечеринка – Деменсио с женой, Джоан и Родди, дорогая энергичная Марва, мэр и мужественный человек со стигматами. Они говорили о деньгах – комиссионные, посреднические и прибыли, мирские хлопоты, до которых Синклеру больше не было дела.
– Входи же, – уговаривал он посетителя, и человек покорно ступил в мелкую канаву. Он даже не снял дорогой пиджак, не закатал брюки и не отставил в сторону портфель. – Да! Фантастика! – убеждал Синклер.
Бернард Сквайрз придвинулся ближе и в потоке света прожектора заметил маленький предмет, разместившийся на лбу плавающего человека. Сначала Сквайрзу показалось, что это камень или морская раковина, но потом предмет сместился на дюйм или около того.
Он был живой.
– Что это? – спросил Сквайрз, понизив голос.
– Священная черепаха, брат.
Из-под панциря показалась головка размером с наперсток, гладкая как шелк, изящно полосатая. Бернарда Сквайрза охватило благоговение.
– Можно мне потрогать? – спросил он.
– Осторожнее. Он – все, что осталось.
– Можно?
На следующий день, во время долгого перелета в Рио-де-Жанейро, Бернард Сквайрз пылко описывал обращение с черепахами гибкой и тонкой ответственной сотруднице рекламного агентства «Рибок», сидевшей рядом с ним в бизнес-классе. Он подробно излагал, как испытал успокоение души, ставшее откровением избавление от ноши, отстранение – как он моментально понял, чему должен посвятить остаток жизни. Будто распахнулось космическое окно, впуская внутрь солнечный луч – «ослепительное прозрение», вот как говорил об этом (пробуя предлагаемый в полете херес) Бернард Сквайрз. Он рассказывал хорошенькой рекламщице о сюрреалистичном городке – о плачущей Мадонне, мечтательном Черепашьем Парне, предприимчивом плотнике со свежими дырами в ладонях и эксцентричной чернокожей миллионерше, работающей в ветеринарной клинике.
А потом он поведал женщине кое-что личное – где родился, где учился, свои хобби, музыкальные пристрастия и даже (в общих чертах) чем занимался. Но все же ни при каких обстоятельствах он не рассказал бы ей о содержимом портфеля из кожи угря, лежавшего в отделении для сумок у них над головой.
Прозрение
Том Кроум внес черепаший аквариум на крыльцо и пятясь втащил его через парадную дверь. В доме было тепло и благоухало едой – спагетти и фрикадельками.
Когда он вошел, Джолейн пробовала соус. Она была босиком, в голубых джинсах и мешковатой клетчатой рубашке, узлом завязанной на талии.
– Где ты был? – пропела она. – Я тут в режиме Марты Стюарт! Поторопись или все пропустишь.
Она метнулась проверить черепашек.
– Одного у нас не хватает, – сообщил Кроум. Он рассказал ей об «апостолах» Деменсио и странностях с Синклером. – Мне стало так жаль беднягу. Я и подарил ему одну. Он думает, что это Варфоломей.
Джолейн, в ужасе:
– Что именно он с ним творит? Пожалуйста, скажи, что он не…
– Он его всего лишь вроде как трогает. И распевает, как баньши, разумеется.
– Ты полюбишь этот город, – отозвалась она.
Остальные сорок четыре казались бойкими и здоровыми, хоть аквариум и стоило промыть. Джолейн вполголоса проворковала черепахам:
