– Вам надо переодеться, товарищ генерал-лейтенант, –
нежнейшим женственнейшим голосом произнесла она. За ее спиной он увидел спальню
с широкой кроватью, лежащую на кровати военную форму с генеральскими петлицами
и тремя привинченными его орденами, а также стоящие возле кровати высокие
хромовые сапоги.
Так и не поняв до конца, что происходит, и не задавая
никаких вопросов, он бросился в спальню, схватил Тасю, стал с нее все снимать,
терпения не хватило, повалил ее в задранной юбочке на кровать.
На этот раз телесный пир не доставил ему страданий, как в
случае с сухим пайком, если не считать того, что от долго не проходящей и все
возобновляющейся жажды он довольно сильно растер себе член.
Остаток дня он провел в сладчайшем плену Тасиных забот, она
постригла ему волосы, побрила щеки, облачила в первоклассное трикотажное белье,
галифе и китель тонкого сукна, спела несколько мелодичных украинских песен.
Молодая женщина явно владела всеми способами обихаживания мужчин.
– А у нас сегодня гость к ужину, товарищ
генерал-лейтенант, – наконец сказала она лукаво. – Нет-нет, не
спрашивайте, будет сюрприз.
Гостем оказался генерал-майор Шершавый Константин
Владимирович, которого Никита знал еще как Коку-со-штаба со времен службы в
Белоруссии. В те времена тот был добрым малым, непременным участником
командирских пьянок, гитаристом, знатоком минского и витебского женского
контингента, словом, известным типом российского гусара, выскочившим на
поверхность даже и в рядах пролетарского воинства. Теперь – заматерел, стал
брыласт, под кителем катаются не только плечевые мускулы, но и перекаты
боковиков, этой верхней задницы; глаза, впрочем, остались все те же, дружеские,
веселенько-сальненькие; в общем, невзирая на высокий чин, все тот же я перед
вами, Кока-со-штаба!
Прямо от дверей он бросился с открытыми объятиями, обхватил
Никитину все еще зеленлаговскую тощую спину, разбросал мокрые поцелуи по всему
Никитиному лицу – в щеку, в ухо, в глаз, наконец, прямо в губы от имени
лейб-гвардии краснознаменного гусарского коммунистического!
– Никитушка, ты снова с нами! Вот счастье-то, вот радость
для всей армии! Ведь ты же всегда украшением нашим был, любимцем кадрового
состава! Мы же все просто зубами скрипели, когда тебя... Я лично зубами
скрипел: ну, думаю, это уж чистая ошибка, уважаемые! Потом и меня загребли...
– Ты что, тоже сидел? – спросил Никита. Кого угодно, но
только не Костю Шершавого он мог себе представить в арестантском бушлате.
– А как же! – радостно воскликнул тот. – Меня в
тридцать девятом загребли, я тогда на Кавказе служил, у нас там всех подчистили
до уровня комбатов. Да что ты, Никита, я ж всего полгода как с Интауголь!
За столом, подняв чуть не до люстры стаканище коньяку,
Шершавый провозгласил тост:
– Пью за возвращение легендарного командира Никиты Градова в
кадровый состав Красной Армии!
Коньяк ухнул ему внутрь с такой легкостью, как будто там
была у него вместо внутренних органов просто обширная емкость для приема
спиртного. «Дальневосточная – опора прочная!» – проголосил он и сел,
действительно счастливый, нажратый и напитый, какой-то как бы вечный, из того
разряда бездельников, без которых никакое дело не сдвинется с места.
– Третьего дня в Ставке, Никита, вообрази, кого встречаю –
Костю Рокоссовского, своего тезку! Да-да, тоже освобожден, все ордена возвращены,
уже получил колоссальное назначение! – Вдруг он повернулся к Тасе, которая
подкладывала обоим генералам закусочки и сияла материнским счастьем. –
Девушка, дорогая, погуляй, голубушка, полчасика где-нибудь, а? Пока не
поднабрались, нам надо с генерал-лейтенантом посекретничать.
Тася дважды просить себя не заставила, накинула шубку, пошла
прогуляться до «Военторга», заодно и купить генералу свитерок под китель,
носки, подходящие его званию бритвенные принадлежности. Подслушивать секреты ей
было без надобности, совсем не то от нее требовалось.
– Я к тебе с поpучением, Никита, – сказал
Шершавый, – но только ты не думай, что от... – Он скосил глаза влево,
вправо, посмотрел себе за спину на картину «Бурелом», глянул и на
потолок. – Не от этих, клянусь, а от главкома-запад, да-да,
непосредственно от Георгия Константиновича.
Н у, ты знаешь уже, как обстоят дела, даже из газет это
видно, а на самом деле в пять раз хуже. Жуков тебя очень уважает, ну, в общем,
в профессиональном смысле, и он велел тебе передать, что речь идет сейчас
э-ле-мен-тар-но о судьбе отечества. Если Москва падет, рухнет все, а значит, мы
на многие десятилетия станем немецкой колонией.
В этот момент Никита, крутивший в пальцах стакан и глядевший
на скатерть, резко поднял голову и посмотрел на порученца.
Генерал-майор Шершавый драматически покивал:
– Тут я от себя, извини, Никита, добавлю. В такие минуты
надо забыть о личных обидах, родина – это больше, чем... ты знаешь, о чем я
говорю... Короче, тебе предлагается возглавить Особую ударную армию, которая
сейчас формируется из свежих, уральских и сибирских частей. Нечего и говорить о
том, что твое «блюхеровское дело» закрыто и ты полностью реабилитирован. Больше
того, уже подготовлен указ о присвоении тебе следующего воинского звания, то есть
генерал-полковника. Ну, каково?
– Это все согласовано со Сталиным? – тихо спросил
Никита. Что-то отдаленно похожее на самолетную тошноту стало подниматься со дна
то ли души, то ли желудка, то ли от избытка коньяку, то ли от лавины высших
милостей.
– Непосредственно! – воскликнул Шершавый. – Выдам
секрет, генерал-полковника тебе предложил лично Иосиф Виссарионович!
Никита посмотрел порученцу в глаза, там у него уже
плескалась сталинская эйфория, джугашвилевский восторг, гипнотическое счастье
от причастности к пахану. Биться за родину, защищать тем самым кремлевских
уголовников, что за страшная и извечная доля! Драться против гитлеровской
расовой гегемонии за гегемонию сталинского класса, за хевру!
Шершавый увидел, что ответного восторга в глазах Градова не
возникает, обеспокоился, снова схватился за бутылку первоклассного «Греми»:
– Ну, я понимаю, что ты все это должен переварить, что все
это так неожиданно, тебе надо все это сформулировать и для себя, и для дела,
понимаю, Никита, и давай возобновим этот разговор завтра, лады?
Он снова махнул себе внутрь стакан темно-янтарной влаги,
подцепил на вилку кус заливной осетрины.
– Но завтра, Никита, ты уже все должен решить. Дорог каждый
час. Гудериан может прорвать наш фронт в любую минуту и не делает этого сейчас,
по данным разведки, только из-за недостатка горючего...
