После этой фразы генерал-майора вдруг стремительно развезло.
В лучших традициях гарнизонных загулов он лез к Никите с поцелуями, орал о
своих колоссальных связях в Ставке, бахвалился храбростью, стратегическим
провидением, тактической смекалкой, клялся вместе погибнуть «на последнем
редуте социализма», провозглашал беспрерывные тосты за победу, за русское
оружие, за женщин, которые «фактически превращают нашу жизнь в увлекательное
приключение»... Тут как раз вернулась Тася, и Шершавый вдруг, словно только что
ее увидев, бурно восхитился прелестями этой, как он выразился, идеальной
фронтовой подруги, стал предлагать тосты за нее, завидовать Никитиной удаче,
недвусмысленно намекать и о своей причастности к этой удаче – «увы, по себе
знаю, что значит отсутствие дамского общества», – потребовал гитару, как
ни странно, тут же в чудном домике нашлась и гитара, запел приятным, хотя и
пьяным баритончиком: «Сердце, тебе не хочется покоя», а потом, совсем уже «поехав»,
попросил у Никиты разрешения удалиться с Тасей на часок во вторую спальню,
просто для того, чтобы она хоть раз в жизни познала настоящее женское
счастье... Засим «отключился от сети», левой брыластой щекой слегка проехавшись
по блюдцу с кетовой икрой.
Гитара тут перешла в умелые руки Таси, романтически
зарокотала «Мой костер в тумане светит...». «Ну и бабу тут мне сочинили, ну и
бабу», – пьяно подумал Никита, прогладил ее сильно вдоль позвоночника и
вышел на крыльцо, чтобы отрезветь под морозным ветерком.
Здесь он нашел своего прежнего по ОКЗДВА шофера, сержанта
Васькова, ныне, разумеется, пребывающего в старшинском звании. Морда у того за
эти годы стала еще более хитрая и забронированная, не подступись. Васьков
немедленно взял под козырек и прогаркал:
– Готов к выполнению ваших приказаний, товарищ
генерал-полковник!
Ага, уже знает о третьей звезде! Никита чуть-чуть
поскользнулся на крыльце и немедленно получил поддержку – васьковское верное
плечо. Из открытой двери лилась Тасина песня, невнятно что-то бормотал в икру
высочайший порученец.
Во всем, и в этом тоже, предстоит разобраться. Никита сильно
потер себе лицо – раз, два, три – и в третий раз вынырнул из своих ладоней уже
командующим Особой ударной армии. Во всем до мельчайших деталей начнем завтра
же немедленно разбираться. Только тут он вдруг понял, что к нему пришел его
истинный, мощный и непреклонный возраст.
Утром он предъявил Шершавому список из двух дюжин
командирских имен. Генерал-майор, морщась от головной боли, прочел список, на
каждой фамилии останавливаясь похмельным расплющенным пальцем.
– Полковник Вуйнович, подполковник Бахмет, майор Корбут...
Знаю каждого, первоклассные офицеры...
Он вытащил из кармана заскорузлый платок, продул в него свой
видавший всякое нос, «просквозило в самолете, елки-палки», благодарно, хоть и
не без шкодливости, глянул на Тасю, поставившую перед ним утреннюю, столь
необходимую чарку.
– Насколько я знаю, все они еще живы, – жестко сказал
Никита. – Их надо немедленно собрать по лагерям. Без них я не приму на
себя командование Особой ударной армией.
– Спасибо, Никита, – проговорил Шершавый, глядя на него
слезящимися, благодарными – утренняя прошла! – глазами. – Это как раз
то, что сейчас требуется. Собрать кадровый состав. Спасибо тебе,
генерал-полковник! Я должен тебе сказать, что меня уполномочили принять все
твои требования.
Никита, мощно и непреклонно преодолевая подкатывающие волны
эмоций, от которых ему хотелось навзрыд расплакаться, прошелся по комнате,
мягко, даже с нежностью, выдворил Тасю на кухню и остановился через стол
напротив посланца:
– Ну, в таком случае ты, должно быть, уже представляешь себе
мои главные требования. Где моя жена?
Шершавый просиял: видно, не было для него легче вопроса.
– С ней все в порядке! Она была в лагере общего режима на
Северном Урале, и сейчас, я полагаю, ей уже сообщили о реабилитации. Так что,
Никита Борисович, скоро встретишься в Москве со своей красавицей. Эх, как была
твоя Викочка хороша, весь гарнизон, помню, в нее был влюблен. Кокетливость и
неприступность, редкое сочетание, а какая теннисистка! Вообще, не женщина, а
какое-то воплощение двадцатого века...
– Ну, подожди, хватит болтать, – перебил его
Никита. – Что с моим братом?
Порозовевшая, сочащаяся потом физиономия занавесилась мраком.
– Вот с этим вопросом хуже, Никита. Нам пока не удалось
найти его следов. Ведь Кирилл был осужден без права переписки, а ты знаешь,
что...
Никита, не дослушав, ушел в угол и встал там, уперев обе
руки в сходящиеся стены. Убили мерзавцы моего Кирюшку, моего «строгого юношу»,
марксиста-утописта, пристрелили в затылок грязной вшивой чекистской пулей,
чекистские свиньи, в-сраку-в-парашу-весь-ваш-род! Ну, ладно, если, Бог даст,
выстоим перед Гитлером, потом все это вспомним!
Генерал-майор Шершавый озабоченно смотрел на обтянутую
темно-зеленым сукном тощую, с выделяющимся, как линия Мажино, позвоночником
градовскую спину. Как бы не передумал Никита, как бы не сорвалась миссия! Он
начал что-то опять бормотать о танках Гудериана, о воле истории, о том, что
надежда найти Кирилла еще не потеряна, о том, что он и сам все это прошел и
знает что к чему, и вот недавно с тезкой Костей Рокоссовским пили и вспоминали,
но ведь мы прежде всего солдаты, кто же, если не мы, будет родину защищать, не
энкавэдэшники же... Ему казалось, что Никита его не слушает, и это
подтвердилось, когда тот резко обернулся, прошагал мимо, открывая все двери,
призывая Тасю и Васькова, берясь самолично за телефонную трубку, соединяясь с
аэродромом, справляясь, когда будет готов самолет для генерал-полковника
Градова. Самолет, оказалось, давно уже готов и ждет его.
Он обнял Тасю, та благодарно прильнула.
– Ну, прощай, маленькая хозяйка большого дома, – нежно
усмехнулся он.
– Не нужно «прощай», Никита Борисович, – пролепетала
та, – скажем друг другу «до свиданья».
Втроем они, два генерала, один громоздкий, расплывшийся,
похмельно-советский, другой сухопарый, как бы белогвардейской закваски, и
сентиментально похлюпывающая носиком женщина, вышли на крыльцо. Васьков
заводной ручкой раскручивал мотор зиска.
– Да, забыл тебе еще одну вещь сказать, Никита, –
проговорил Шершавый. – Меня прочат к тебе начальником штаба. Надеюсь, ты
не возражаешь?
– Возражаю, – немедленно и с неслыханной, даже пугающей
четкостью ответил Никита.
Зисок тут взревел с неожиданной мощью, как вся недобитая
Россия.
