Вот так, подумал Берия, конечно же, мне не избежать судьбы
Ежова. Ведь все же было им подсказано, им самим, и «сеятели паники», и
поляки... Всю жизнь я разгадываю желания Кобы, что это за судьба... и всю жизнь
я же – под угрозой разоблачения! Теперь с этими польскими антисоветчиками. Рано
или поздно это дело выплывет на поверхность, тем более что и захоронения
оказались на оккупированной территории, и тогда, на всякий случай, есть уже
козел отпущения, Берия.
Он нашел в себе силы больше не возражать «тирану» и только
лишь сделал знак своему помощнику. Стройный полковник немедленно взял кожаную
папку и понес ее вдоль стола к Сталину. Охрана вождя следила за его движением
хорошими бдительными взглядами. Сталин открыл папку, жестом отослал полковника
на место, выпустил очередное облачко отработанной «Герцеговины». Оборванные
мундштуки папирос валялись перед ним на столе. Что за странная привычка –
ломать папиросы, чтобы набить трубку? Неужели не может себе заказать лучшего в
мире табаку?
– Америка, – медлительно, с удовольствием произнес
Сталин, как будто ложку меда вытаскивал из банки. У Берии отлегло от сердца:
значит, вовсе не собирается развивать тему «ошибочек», просто сорвал на нем
какое-то свое мимолетное неудовольствие. Сталина на самом деле кольнуло
острейшее неудовольствие, когда пошел разговор о планах высадки союзников.
Почему не довели до его сведения? Значит, по-прежнему не доверяют? А может, еще
считают ниже себя, прислужники капитализма? Впрочем, тут же подумал он, планы
настолько секретны, что их нельзя передавать ни через курьеров, ни
радиодепешей. Идею встречи «большой тройки» мы пока отклонили. Встречаться на
каких-то сомнительных островах, в сомнительном Каире, лететь туда на «летающей
лодке», страдать от страха и тошноты – увольте: руководитель Советского Союза
пока считает это преждевременным. Черчилль собирается в Москву, это его дело.
Должно быть, как раз с этими новостями и прилетит, и тут мы слегка его ошарашим
нашей информацией. От этой мысли у Сталина тут же подскочило настроение, и он
забыл об «ошибочках» своего наркома. Америка, думал он с удовольствием,
перелистывая оперативки. Такая страна, такая производительность! Почему мне
выпала паршивая Россия для воплощения великих идей? В Америке мы давно бы уже
построили образец коммунизма для всего мира... нэ повэзло. Как Пушкин однажды
сказал: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом». Америка,
вот это страна! Ресурсы, индустрия, массы, то есть производительность труда!
Так, пококетничав немного сам с собой, Сталин вдруг сильным
взглядом прошил полковника Ламадзе.
– Ты откуда, джигит? – спросил он его по-грузински.
Это было так неожиданно, что Нугзар вскочил с грохотом стула
и каблуков и, только поняв, что вопрос неформальный, да и задан на неформальном
языке, так сказать, языке очага, вернулся в прежнюю позицию под улыбчивыми
взглядами охраны.
– Мы из Сигнахи, товарищ Сталин. Ламадзе из Сигнахи, товарищ
Сталин, – сказал он, как бы извиняясь за свою чрезмерную реакцию на
простой вопрос старшего человека, да заодно и за городок Сигнахи, так красиво
висящий над Алазанской долиной.
– Ламадзе... Ламадзе из Сигнахи, – попытался припомнить
Сталин. – Послушай, вы не родственники ли тем боржомским Ламадзе, к
которым имеют отношение кутаисские Мжаванадзе?
Нугзар просиял:
– Вы совершенно правы, товарищ Сталин! Моя боржомская тетя
Лавиния была женой Багратиона Мжаванадзе, директора винодельческого совхоза в
Ахалцихе.
– Ага! – торжествующе воскликнул Сталин. – Стало
быть, и те Кикнадзе, батумские пароходчики, – ваши родственники?
– Разумеется! – радостно продолжал подыгрывать вождю
Нугзар. Он, конечно, уже понимал, что мнимое родство с какими-то капиталистами
из Батуми ему сейчас никак не повредит, а, наоборот, будет хуже, если
откажется. – Сигнахская ветвь Кикнадзе, товарищ Сталин, нам очень близка.
Мы жили дом в дом с дядей Николой Кикнадзе, пока не переехали в Тифлис.
– А я ничего этого не знал, – с притворной
озадаченностью произнес Берия.
– Ага, – очень довольный сказал Сталин. – Я вижу,
память меня не подводит! Ты, стало быть, джигит, должен быть родственником тем
тифлисским Гудиашвили, а? Помнишь, Лаврентий, была там знаменитая аптека
Галактиона Гудиашвили?
– Я его родной племянник, товарищ Сталин, – на том же
радостном порыве поисков общегрузинского родства произнес Нугзар и только потом
уже почувствовал дуновение могильного хлада, давление мраморного пресс-папье на
макушку. Мелькнул величественный предсмертный взгляд убиенного им дяди
Галактиона. Сталин, к счастью, в этот момент на него не смотрел, весь
обернувшись к Берии.
– Очень хорошо помню эту замечательную аптеку. Я обычно там
покупал такие, – он прыснул, как кот, – такие штучки по десять
копеек, две штучки в пачке. Не всегда был мой размер, к сожалению.
Он захохотал, и Берия захохотал почти одновременно. Эдакое
добродушное мужчинство. Мы, собственно говоря, одна компания, я, Клим,
Вячеслав, Лазарь, Лаврентий... словом, одна компания, держащая власть. Нугзар
приложил ладонь ко лбу. Холодный пот перешел на ладонь. Все в порядке.
Сталин повернулся к нему:
– И такой джигит все еще полковник? Непорядок, Лаврентий!
Так и вижу этого сигнахского Ламадзе с генеральскими погонами на плечах, хотя
погон в нашей армии еще нет.
Все присутствующие заулыбались, зная красивую мечту
Верховного главнокомандующего о переходе к старым знакам различия. Сталин
определенно был сегодня в отличном расположении духа. Еще бы: поощрил свой
высший генералитет, получил добрые вести из Америки, хорошо поужинал в
симпатичной грузинской компании. И сова сегодня не фокусничала, скромно, невзрачным
серым чучелом сидела на люстре под высоким потолком. Он встал из-за стола, и
все встали. Попрощался за руку с верным Лаврентием и с новоиспеченным генералом
Ламадзе. Хорошее вино всегда приводит к правильным идеям. Теперь у этого
джигита есть прямой выход на меня, и я его запомню на тот случай, если
наркомвнудел начнет фокусничать.
В дверях он задержал Берию:
– Да, кстати, а кто там у Градова, в Особой ударной армии,
начальником политотдела?
– Генерал-майор Соломон Головня, – тут же ответил
нарком.
Сталин еле заметно поморщился. Не очень-то красиво звучало
это имя, далеко не идеальное звучание.
– Надо укрепить этот участок, – проговорил он. –
Помочь Градову преодолеть «ежовскую травму». Подумай о кандидатуре и доложи.
Спускаясь по ковровым дорожкам мраморной лестницы, Берия,
как всегда после встречи с «тираном», думал о его исключительных способностях.
Какой шахматист, какой психолог, все ловит, ничего не забывает! Даже Нугзарку
не забыл! Он приостановился. Сияющий Нугзар едва не налетел на него.
