В паузе вокруг запыхавшейся Вероники собралось блестящее
разноплеменное общество, один был даже в чалме, генерал из жемчужины Британской
империи, Индии. Вот уж, насамделе, звездный час! Воображала ли она когда-нибудь
в бараке, особенно однажды, когда три курвы таскали ее за волосы – я ей сикель
выжру, суке! Спас Шевчук. Ногами расшвырял вцепившихся оторв. Повел в медчасть.
На обратном пути трахнул в снегу за кипятилкой. Воображала ли она тогда, что
будет вот так сыпать направо и налево английскими фразами, и даже свой школьный
французский припомнит, а все вокруг, настоящие джентльмены, будут ловить эти
фразы и восхищенно им внимать? Беспокоило немного присутствие на периферии
молодого советского генерала с загадочно знакомой, кавказской внешностью. Он,
кажется, мало понимал по-английски, но зато был весьма чуток к русскому. А
впрочем, пошли бы они подальше, все эти «чуткие»: все изменилось, война все
старое переломала, Россия теперь двинется к демократии! Вот как странно может
переломаться народное горькое выражение «кому война, а кому мать родна!».
– Скажите, джентльмены, – по-светски обратилась
Вероника к присутствующим, – это правда, что в Германии запретили
перманентную завивку?
Присутствующие переглянулись и засмеялись.
– Откуда вы это взяли, Вероника? – спросил Тэлавер.
Вероника пожала плечами:
– Мне муж сказал. Он где-то вычитал.
– Значит, маршал Градов интересуется не только
танками? – ловко тут вставил какой-то англичанин.
Тэлавер положил ему руку на плечо:
– Между прочим, друзья, вопрос вполне серьезный. Я недавно
был в Стокгольме и читал нацистские газеты. Вот как обстоит дело. После
поражения под Куpском и высадки наших войск в Сицилии в Германии, как известно,
была объявлена «тотальная война». В рамках этой кампании по всему рейху на
самом деле – Вероника права – были запрещены приборы для завивки. Все для фронта,
так сказать, все для победы, экономия электричества! Тут, однако, вмешались
некоторые романтические обстоятельства. Киноактриса Ева Браун, по слухам,
близкий друг фюрера, обратилась к нему с просьбой не лишать арийских женщин их
излюбленных машин, из-под которых они выходят еще большими патриотками. Фюрер
как романтический мужчина – вспомните эти снимки в пальто с поднятым
воротником, – конечно, не устоял перед этой просьбой. Перманенты были
возвращены с одной оговоркой: категорически запрещалась починка завивочных
машин!
– Какая грустная история, – неожиданно сказал индус.
– А как в России делают перманент? – спросил Жан-Поль у
Вероники.
– Вопрос не ко мне, мон шер, – бойко ответила
она. – Мои сами вьются. Волны Амура. Не знаю, почему они не вьются у порядочных
людей?
Я погибаю, подумал Тэлавер, я просто погибаю в ее
присутствии.
– Ну что ж, – вздохнула она. – Пора возвращаться в
расположение Резервного фронта.
Тэлавер повел ее обратно к маршальской части стола.
– Вы мне дадите, Вероника, хотя бы один, хотя бы самый
маленький шанс вас снова увидеть? – тихо и серьезно спросил он.
Она посмотрела на него уже без светского лукавства и тоже
понизила голос:
– Я живу на улице Горького наискосок от Центрального
телеграфа, но... но в гости вас, как вы, надеюсь, понимаете, не приглашаю.
Ему захотелось тут же нырнуть в словари, чтобы отыскать там
слово «наискосок».
После окончания банкета уже на лестнице маршала Градова с
супругой догнал стройный генерал-майор кавказской наружности.
– Никита Борисович! Вероника Александровна! Я весь вечер
верчусь перед вами, надеюсь, что узнаете, а вы не узнаете!
– Кто же вы, генерал? – холодно спросил Никита.
Вероника мельком глянула на него, сообразив, что маршал крайне удивлен
колоссальным нарушением неписаной субординации: какой-то генерал-майоришка
напрямую, да еще по имени-отчеству, обращается к нему, человеку из первой
дюжины.
– Да я же Нугзар Ламадзе, а моя мама Ламара и ваша мама Мэри
– родные сестры!
Никита сразу переменился.
– Кузен! – вскричал он, охватил Нугзара за плечи,
потряс. Глянул на погонные значки. – Ты, значит, в танковых войсках?
Нугзар хохотал, счастливый:
– Да нет, Никита, это просто небольшая маскировка, ну,
понимаешь, для союзников! Я вообще-то в органах, но... – он добавил гордо:
– Но в том же чине.
Никита снова переменился, сощурился презрительно:
– Ага, вот по какому пути ты пошел...
Нугзар замахал руками:
– Нет, нет, Никита, не думай, я не из этих... – понизил
голос, сыграл глазами, – не из ежовцев... Просто, ну ты ж понимаешь, так
жизнь сложилась...
– Какого же черта, Нугзар, ты в органах гниешь, когда такие
события происходят? – строго сказал Никита, как будто он только и делал,
что думал о судьбе Нугзара, который «в органах гниет». – Твое место на
фронте! Ну, иди хотя бы ко мне, на Резервный! Хоть бы даже и по вашей части, а
все-таки на фронте! Захочешь, танки дам, поведешь в атаку! Ну, хочешь ко мне
начполитом?
– Позволь, позволь, Никита, да ведь у тебя там, кажется, в
комиссарах Стройло Семен?
– А на кой мне хер это говно?! – вскричал
Никита. – Кого вы мне посылаете, в действующую армию?! Я такие мешки с
говном еще в тридцатом году от себя откидывал!
– А мы тут при чем, Никита-батоно? Это его ПУР к тебе
направил, а не мы, – мягко, улыбчиво, почти открыто предлагая не верить
его словам, заговорил Нугзар.
– Ладно, ладно, – прервал его Никита. – Знаю я,
кто такой Стройло. Я не против органов, а против отдельных «органистов». Тех,
что хуево играют!
– Когда это вы стали таким матерщинником, маршал? –
улыбнулась Вероника.
Нугзар сиял, доверительно пожимал кузену локоть. Ему явно
понравилось политически правильное замечание маршала об органах.
– Подумай над моим предложением, Нугзар, – сказал на
прощанье Никита и повел жену дальше, вниз по исторической лестнице. Нугзар
сопровождал их до исторических дверей.
– Ну, вы вообще заходите, Нугзар, – сказала
Вероника. – Пока на Резервный фронт не уехали, забегайте по дороге из
органов. Мы живем...
– Я знаю, – скромно сказал Нугзар.
– Откуда?! – вскричала Вероника с совершенно
театральным изумлением.
– Иногда знаешь больше, чем хочешь знать, – развел
руками Нугзар.
