Борис Никитич и Мэри Вахтанговна пробирались через зал
ожидания на площадь, где их ждал автомобиль. Адъютант шел впереди, прокладывал
дорогу. Сзади Агаша тащила за руки Бориса IV и Верулю. Мальчик, шепча
проклятия, пытался освободиться, но нянька была неумолима, хотя и делала вид,
что это не она его ведет, а он ее, старую и маломощную, да еще и с девочкой,
что он тут главный в этой связке – мужчина. В конце концов Боря смирился и
обратил свое внимание на окружающий табор. Большинство пожилых людей здесь
жевало, как будто боялось, что где-то в неопределенном «там» пожевать уже не
придется. Какая-то смоленская с характерным аканьем рассказывала о чем-то
ужасном, глаза ее округлились, щеки дрожали. «Воеть и падаить прямо-т-таки на
нас, ноги-руки отнялися, Господи Иесусе, ка-а-ак грабанеть по крыше, дым,
пожар, а сам-ш-таки уверх ушедши, как свечка...» Боря догадался, что речь идет
об атаке пикировщиков – «штукас». Неподалеку на полу среди мешков кто-то
умудрился развести самовар, там царила безмятежность. Две девчонки Бориного
возраста накручивали патефон. Доносилась песенка: «Эх, Андрюша, нам ли жить в
печали? Не прячь гармонь, играй на все лады! Посмотри, как звезды засверкали,
как зашумели зеленые сады!» Боря поморщился: песенка, слащавая и как-то странно
будоражащая, летела из вчерашнего, так называемого мирного, времени, из
пасторалей НКВД, где никто против сволочи не дерется, а все безоговорочно
подчиняются. К чертям собачьим такое мирное время! Война вдруг распахнула перед
мальчиком огромный новый мир, в котором образ «сволочи» оформился в германского
нациста, с которым можно и должно драться, как подобает мужчине! Боря,
естественно, дико завидовал своему кузену и ближайшему другу Мите, который уже
ушел на фронт (странно, без особого энтузиазма), в то время как он вынужден
будет еще столько времени ходить в осточертевшую школу, где все учителя знают,
что он сын «врагов народа», и смотрят на него либо с мрачной подозрительностью,
либо, что еще хуже, с затаенной слезливостью. Больше всего Боря боялся, что
война кончится слишком быстро и он упустит свой шанс.
Дед и бабка Бориса I V, проходя через вокзал, тихо
беседовали.
– Ах, Бо, нет уже сил на бесконечные проводы, разлуки,
аресты... Исчезло из нашей жизни столько любимых – Никитушка, Кирюшка, Викуля,
Галактион, Митя, теперь вот Савва... Кто будет завтра? Что останется от нашей
семьи?
Борис Никитич вдруг поцеловал старую подругу в щеку,
взглянул на нее с некоторой лукавостью:
– А что ты скажешь, Мэри, если вдруг я предложу тебе для
разнообразия устроить какую-нибудь встречу вместо проводов?
Изумленная Мэри Вахтанговна приостановилась, приложила руки
к щекам:
– Что ты имеешь в виду, Бо? Что за странный шутливый тон у
тебя появился в последнее время?
Борис Никитич, по-прежнему с очень веселой миной, хлопнул
себя ладонью по рту, потом оба кулака сжал под подбородком, как бы удерживая
секрет, с игривостью некоторой поежился плечами:
– Не буду тебе говорить, нет-нет, преждевременно!
– Что это значит?! – вскричала Мэри Вахтанговна. –
Тебе что-то важное сказали? Где ты был сегодня? В ЦК, в наркомате?
– Нет-нет, это слишком преждевременно...
– Боже мой, Боже мой... – забормотала Мэри
Вахтанговна. – Может быть, хоть Вику отпустят?.. Ты прав, прав, Бо, не
надо преждевременно...
Она боялась и подумать о сыновьях, допустила в мыслях только
Веронику и тут же поймала себя на том, что вот ее-то упомянула, значит, с
ней-то все же меньше боится ошибиться, потому что все же она ей меньше дорога,
чем свои, родные, что вот ее-то выпустила вперед, вроде как прикрытье, вроде
как заложницу своей надежды, устыдилась и совсем замолчала.
Они уже выехали на шоссе к Серебряному Бору, когда небо
позади, над Москвой, стало раскалываться огромными вспышками, сквозь шум мотора
донесся гром – еще одна группа бомбардировщиков прорвалась к столице.
Помощник военного атташе Соединенных Штатов Америки
полковник Кевин Тэлавер сквозь щелку в шторе затемнения смотрел на Кремль.
Посольство располагалось в солидном с полуколоннами семиэтажном здании
советского ампира прямо напротив крепости, через огромную Манежную площадь, бок
о бок с много повидавшей на своем веку гостиницей «Националь».
Как обычно, по ночам в Кремле было совсем темно, однако время
от времени небо призрачно озарялось пускаемыми с бомбардировщиков
осветительными ракетами, и тогда отчетливо обозначались зубцы стен, проемы
бойниц и окон, башни отбрасывали на купола резкие колеблющиеся тени. Тут же
вздымалась в небо стена заградительного огня, среди туч разрывались шрапнели.
Где-то в отдалении, раскалывая ночь, падала брошенная наугад тяжелая бомба.
Немецкие самолеты кружили на большой высоте, зенитки до них не доставали,
однако мешали им снизиться для прицельного бомбометания. Немцы, по всем
признакам, норовили поразить главные правительственные здания и даже сам
идеологический центр коммунистической империи, крепость Кремль. Пока им это не
удавалось, бомбовый груз сбрасывался над Москвой вслепую, падал на жилые
кварталы. Впрочем, третьего дня, согласно весьма достоверным слухам, одна бомба
упала прямо рядом со зданием ЦК ВКП(б) и убила случайно находящегося в этот
момент на улице известного драматурга Александра Афиногенова, женатого, как это
ни странно, на подданной США.
Тэлавер раскурил трубочку. Осветительная ракета догорала в
небе над Китай-городом. Кремль снова погружался в темноту. Где же Сталин?
Неужели сидит в крепости и вот так же, как я, сквозь щелку озирает бомбежку? По
некоторым сведениям, его давно уже нет в Москве. Если это так, значит, они
совсем потеряли надежду отбить столицу. Неужели 1812 год повторяется?
– Послушайте, Тэлавер, отойдите от окна со своей
трубкой, – сказал из глубины комнаты Джеффри Пэнн, помощник посла по
политическим вопросам.
– Боитесь, что мой огонек заметит какой-нибудь ас
люфтваффе? – усмехнулся полковник.
– Боюсь, что вас заметит патруль с улицы и нам придется
тащить свои дринки в бомбоубежище, – хохотнул Пэнн.
Несколько дипломатов и гость, знаменитый журналист Тоунсенд
Рестон, коротали время в затемненной гостиной. Единственная слабо светящаяся в
углу под кремовым абажуром лампа придавала помещению особый уют осажденного
комфортабельного отеля. Этому также способствовала батарея бутылок, сифоны с
содовой, ведерко со льдом, словом, то, без чего не завяжешь джентльменского
разговора о политической ситуации.
