Руку она не взяла, но прошла вперед к «виллису» и по дороге
с улыбкой обернулась на офицеров. Заметила, что мордатый восхищенно хлопнул
себя по ягодице.
Уже начинались сумерки, хотя в небе над лесом все еще
блестели в лучах солнца петляющие и кувыркающиеся истребители. Начавшие
шевелиться танки бередили и разбрызгивали весеннюю грязь, подминали пласты
слежавшегося снега. «Студебеккеры» зажигали фары, в их свете шевелились сотни
голов, постепенно выравниваясь в маршевые колонны. Светляками роились в
складках оврага огоньки сигарет. Фронт, надвигаясь на пустынную местность,
заселял ее своей хлопотливой жизнью, а потом уходил дальше, оставляя за собой
несметные груды мусора и дерьма.
– Вот это машина! – сказал усатенький ухажер, хлопнув
по плоскому капоту «виллиса», которого уже повсеместно в советской армии
величали «козлом». – Знаете, мы их таскали по дну во время переправы через
Днепр. Вытащишь на другом берегу, садись за руль, повернешь ключ – мотор
немедленно заводится!
– Не преувеличиваете, капитан? – улыбнулась Нина.
И опять все, что они говорили друг другу, означало совсем
другое. Нине уже становилось невмоготу от этой шифровки. Между тем все не
ехали, ждали «чубчика», который куда-то побежал за чем-то существенно важным,
скорее всего, за «горючим», и, уж конечно, не для «виллиса».
– Нина, – вдруг негромко позвал кто-то из толпы. Она
прижала ладонь ко лбу, ей показалось, что голос пришел из прошлого. Или из
будущего. Или еще откуда-нибудь сбоку. Но уж только не из этой толпы солдат. Не
из артистической бригады. Не от какого-нибудь «просто знакомого». В сумерках
уже нельзя было различить лиц.
– Кто зовет? – с вызовом крикнула она и отмахнула
волосы со лба. Готова ко всему, даже к разочарованию!
Танковый прожектор на несколько мгновений осветил «виллис» и
солдат вокруг, и в этом свете она увидела товарища своей тифлисской юности
Сандро Певзнера. Боже, он и тогда-то был каким-то щемяще трогательным, а
теперь, в мешковатой шинелишке с загнувшимися лейтенантскими погонами, стал
истинным Чарли Чаплиным!
– Это я. Не узнаешь, Нина? – Этот его дивный,
грузинско-еврейский акцент!
Забыв мгновенно о своих ухажерах, Нина обогнула «виллис» и
направилась к нему, вглядываясь из-под руки, как будто в несусветное далеко.
– Имя! Фамилия! – крикнула она.
– Александр Певзнер, – пробормотал дурачок как будто бы
в священном ужасе.
– Год рождения! Номер паспорта! – еще громче крикнула
она и тут уже, не выдержав, завизжав от неслыханной радости, бросилась ему на
шею.
– Певзнер! – хохотали сзади офицеры. – Ой,
сдохнуть можно – Певзнер!
– Пойдем, пойдем, Сандро! – Она потянула его за отворот
шинели, резко врезалась в толпу, полезла по какому-то откосу, по раскисшей
глине. Хохоча, будто в юности, будто в те блаженные тифлисские дни, она тащила
его куда-то, сама не знала куда, лишь бы подальше от тех офицериков с их
«козлом». Фары разъезжающихся машин иногда ослепляли их, она оглядывалась и
видела его ослепленное то ли фарами, то ли счастьем, вот именно,
сомнамбулически счастливое, болтающееся, как у марионетки, лицо.
Через несколько минут они выбрались на посыпанную щебенкой
дорогу и, успокоившись, пошли по ней, держась за руки, словно дети. Время от
времени мимо проходили колонны грузовиков или танки, и тогда они отшатывались
на обочину, и Нина прижималась к Сандро. Он рассказал ей, что работает (язык его,
видно, не выговаривал слова «служу») в агитбригаде Первого Украинского фронта,
то есть по специальности, художником, рисует вдохновляющие плакаты и карикатуры
на врага, сотрудничает во фронтовой газете «Прямой наводкой!». Он слышал о ее
несчастье и очень горевал:
– Поверь, Нина, я мало знал Савву, но он был для меня
каким-то эталоном мужества, чести, понимаешь, каким-то был в моем воображении
просто рыцарем.
– Почему «был»? – сказала Нина. – Совсем
необязательно, что он мертв. А вдруг жив? Я, во всяком случае, жду.
– Правильно делаешь, что ждешь, – горько сказал
Сандро, – но... – и замолчал.
– Что «но»? – Она нажала ему на локоть, заглянула в
глаза. – Говори!
– Ну, я просто слышал, что тот госпиталь, где он был, просто
сровняли с землей... – пробормотал он.
Топот сотен шагов приближался к ним из темноты, вскоре под
светом Плеяд обозначились очертания пешей колонны. По бокам колонны вдоль
обочин шли солдаты с ружьями наперевес. Время от времени они светили ручными
фонариками по головам колонны.
– Пленных ведут, – сказал Сандро.
Они отстранились от приблизившейся колонны, а потом
перепрыгнули через кювет и прислонились к стволу тополя.
Лучи фонариков иной раз выхватывали из темноты впалые
небритые щеки, безжизненные, почти рыбьи глаза пленных, разрозненное обмундирование,
немецкие пилотки, советские шинели, незнакомые оборванные погоны... В глухом
говоре колонны стали различаться русские слова.
– Эге, да это похуже, чем пленные! – цокнул языком
Сандро. – Это предателей ведут!
– Каких предателей? – У Нины дыхание
перехватило. – Куда их ведут?
Сандро схватил ее руку, зашептал прямо в ухо:
– Их ведут за Харитоновку, в дубовую рощу, и там их всех
кончают. Всех расстреливают и сваливают в овраг. Их очень много, Нина, вот что
ужасно. Говорят, что там одни полицаи, нацистские прислужники, власовцы, но мне
кажется, там есть и просто те, кто был в немецком плену. Ты же знаешь, у нас не
признают своих пленных, всех считают предателями Родины... а мне кажется, я,
должно быть, плохой офицер, да и вообще, какой я офицер, ты же знаешь, я
художник, и больше никто, только художник... так вот, мне кажется иной раз, что
это просто часть нации ведут мимо нас, за Харитоновку...
– Ты хочешь сказать, что они продолжают свое дело и во время
войны, палачи проклятые? – шепотом спросила она.
– А куда же они делись, Нина, как ты думаешь? В каждом
соединении разбухшие отделы СМЕРШ, повсюду шныряют особисты...
