– Ну что, помахал тебе Сталин из своего Кремля,
Кевин? – спросил Рестон, когда длинная фигура Тэлавера отошла от окна и
приблизилась к маленькому бару, чтобы сделать себе очередной дринк. Они были
приятелями еще по Гарварду, не раз пересекались во время той войны, что до
недавнего времени именовалась Великой, а нынче, похоже, будет просто «первой»,
вместе колобродили по Парижу в те первые сумасшедшие послевоенные годы. Потом
их дорожки разошлись, и Рестон, добравшись сразу после открытия Восточного
фронта до Москвы, очень удивился, найдя в составе посольства Кевина Тэлавера,
да к тому же еще и в чине полковника. Оказалось, что тот все эти годы работал в
каком-то сугубо теоретическом отделе Пентагона, да к тому же стал большим
знатоком Восточной Европы и России, защитил диссертацию по российской истории,
овладел русским языком со всеми его жуткими склонениями и наклонениями.
Последнее обстоятельство наполнило Рестона черной завистью: в который раз он
уже приезжает сюда, русская тема и сделала, собственно говоря, ему имя, а до
сих пор не может связать десяти слов в отчетливую фразу. Тэлавер, побрякивая
кубиками льда в стакане, приблизился к обществу и сел в глубокое кресло, выпятились
вверх донкихотовские колени.
– Сталин пропал, – сказал он. – После той речи
третьего июля, после того, хм, библейского обращения к народу – «братья и
сестры», видите ли, с того дня о нем ничего не слышно, никто не видел его во
внешнем мире. Это ужасно.
– Что же в этом ужасного, Кевин, позволь тебя
спросить? – усмехнулся Рестон. – Народ не видит своего дракона,
некому приносить жертвы?
– Речь сейчас идет о другом, – возразил Тэлавер. –
Так или иначе, дракон оказался лидером этой великой страны, всей русской
цивилизации. Для миллионов людей он был символом могущества страны, и вот
сейчас, когда страна разваливается, символ исчез. У меня такое ощущение, что он
просто празднует труса, боится за свою шкуру. Это трагедия!
– А по мне, так эти «наци» и «больши» – одного поля ягоды. Я
их ничуть не жалею, этих «больши», – заскрипел Рестон. – Конечно,
народ страдает, но, если в результате развалятся обе преступные шайки, я не
заплачу.
– Прости меня, Рест (так они в Гарварде называли его, чтобы
не возиться с неудобным Тоунсендом, из которого при сокращении возникал то
«город», то «песок»), прости меня, но разница между «наци» и «больши» все-таки
есть. Увы, они не могут развалиться одновременно, а «наци» сейчас стоят под
Москвой, а не наоборот; в этом и есть разница.
В других креслах в это время дипломаты говорили о
катастрофическом положении на фронте. Джеффри Пэнн пересказывал содержание
последних сводок, полученных послом. Группа армий «Центр» под командованием
генерал-фельдмаршала фон Бока сконцентрировалась для окончательного штурма
Москвы. В ее составе почти два миллиона войск, две тысячи танков, огромное
количество артиллерии. Ей противостоят разрозненные и деморализованные
паническим отступлением армии русских, в которых нет и половины их штатного
состава. Линия фронта фактически отсутствует, многие дивизии попали в «котлы».
Немцы не знают, что делать с огромным числом пленных. Ходят слухи о капитуляции
целых соединений в полном составе во главе с генералами. В воздухе полное
превосходство люфтваффе. Танки красных не выдерживают ни малейшего
соприкосновения с немецкими бронированными кулаками. Немцы жгут их сотнями.
Поражает оперативная беспомощность советских полководцев. Словом, полный
развал. Как бы нам не пришлось, джентльмены, наблюдать парад вермахта прямо под
нашими окнами.
Рестон ничего не ответил Тэлаверу. Краем уха он слушал
сообщения Пэнна, и ему хотелось подключиться к той, другой группе, где в этот
момент проходила главная информация. Кевин же, очевидно, был настроен на
рассуждения общего порядка.
– В общем, Рест, должен тебе сказать, что я вовсе не буду в
восторге, если над Кремлем вместо полностью красного флага поднимется тоже
красный, но с белым кругом и черным пауком в середине, – продолжал
Тэлавер. – Помимо всего прочего, я, ты знаешь, никогда не делал секрета из
своей любви к России, к ее литературе и истории, и мне вовсе не хочется, чтобы
этот народ превратился в стадо «унтерменшей» согласно нацистской доктрине.
– Кевин! – громко обратился тут Джеффри Пэнн. –
Это правда, что Сталин за несколько лет до войны уничтожил массу своих
генералов?
– Истинная правда, – ответил Тэлавер, но тут поднялся
Рестон, обрадованный тем, что беседа вернулась в общее русло.
– Я могу вам рассказать об этом лучше Кевина. В тpидцать
седьмом году я освещал московские show trials
[1].
Он начал говорить о событиях всего лишь четырехгодичной
давности, о том, как приехал тогда в Москву и как сначала ничего не мог понять,
а потом пришел к простейшей отгадке, стал ее прикладывать ко всем сложным
советским ситуациям, и все совместилось. Отгадка состояла в том, что если
страной правит банда, то и все неясности надо объяснять простейшей уголовной
логикой. Он завладел аудиторией, но в этот момент быстро вошла, едва ли не
вбежала секретарша посла Лоренса Стейнхардта миссис Свенсон и принесла
сенсационную новость: только что, вообразите, джентльмены, почти в девять часов
вечера, послу в его Refuge
[2]звонили из Наркомата иностранных
дел и сказали, что в связи с осложнением ситуации на фронте некоторые
правительственные учреждения и иностранные посольства могут быть эвакуированы в
Куйбышев. Куйбышев, джентльмены, это восемьсот миль к востоку, в заволжских
степях, нечто вроде Небраски, но там до сих пор, я полагаю, бродят кочевники.
Словом, наркомат предложил нам срочно подготовиться к отправке. Кроме того,
прошу меня простить за вторжение в ваш столь уютный «мужской клуб», однако
человек из наркомата, его имя, кажется, мистер Царап, настоятельно просил или,
если угодно, требовал во время воздушной тревоги спускаться в бомбоубежище. В
связи с этим посол хотел бы подчеркнуть обязательность его уже сделанных на
этот предмет распоряжений.
– Могу я вам чего-нибудь налить в связи в этим, Лиз? –
спросил Джеффри Пэнн, но в это время снова забухали зенитки, совсем близко на
этот раз, как будто с крыши «Националя» или со двора университета; даже сквозь
плотные шторы затемнения стало заметно, что небо снова озарилось зловещими сполохами.
