Потом он ударил ладонью о ладонь, посмотрел на Нугзара
поверх пенсне и улыбнулся так, как будто самого себя вообразил на месте
помощника военного атташе США.
– На пеньке, говоришь? Ах, неплохо!
Ламадзе, как всегда, подыгрывал хозяину, старался угадать
направление его мыслей, но не высказывался. Берия вышел из-за стола, прогулялся
по кабинету, в отдаленном углу расхохотался, еще раз хлопнул ладонью о ладонь.
А говорят, что лагерный опыт на пользу не идет! Потом он вдруг быстрыми шагами
подошел к сидящему в кресле Нугзару, тряхнул его за плечо:
– Ты почему молчишь, Нугзарка? Почему всегда меня
подталкиваешь к решению? Ну, что, не понимаешь обстоятельств – ночью в лесу, на
пеньке, с американцем, со шпионом, ну! Ну, говори, шени дэда товтхан, что
предлагаешь?
– Я думаю, Лаврентий Павлович, что нельзя упускать такого
случая. Она, по-моему, хочет с ним уехать, но нам нельзя этого так упускать.
– Тогда действуй! – сказал Берия и тут же перешел к
другим делам. То есть к другим своим преступлениям, как скажут неблагодарные
потомки.
* * *
Уже отгремели залпы финального победного салюта, уже знамена
немецкой армии были брошены к подножию Мавзолея Ленина, то есть к подошвам
Сталина, когда в самом конце июня 1945 года на квартире покойного маршала
Градова состоялся весьма примечательный ужин.
Ужин вроде совсем не парадный, всего на три персоны, однако
для устройства, готовки и сервировки Вероника на три дня привезла из
Серебряного Бора саму Агашу.
Первым из гостей явился генерал Нугзар Ламадзе. Для этой
оказии он облачился в новенький серый костюм, весьма выгодно ниспадавший вдоль
его стройной талии. К костюму неплохо был подобран галстук в «огурцах» и
аналогичный платок, только чуть-чуть высовывающийся из нагрудного кармана,
чтобы ни у кого не возникло желания в этот платок высморкаться. Никому,
конечно, не должно было прийти в голову, что приятный молодой кавказец обладает
высоким чином страшного секретного ведомства.
Хозяйка дома встретила его в темно-вишневом платье, у
которого был такой вид, будто оно только что покинуло плечи хозяйки и не
намерено долго задерживаться на груди.
– Вероника, душа моя, клянусь Алазанской долиной, ты
неотразима! – нашел нужным воскликнуть Ламадзе и сделал это не без
удовольствия. – Если бы не долг службы, ха-ха, впрочем, что я, ты меня
сейчас не узнаешь, Вероника, душа моя. Повеса Нугзар стал образцовым
семьянином. Ты должна взять под опеку мою Ламару, она все еще дичится в
столице...
Стол был идеально сервирован: хрусталь, фарфор, салфетки в
серебряных кольцах. По русской традиции все напитки были выставлены на
обеденном столе. Водки – одна простая, другая лимонная – в тяжелых штофах, бутылки
вина и коньяку соседствовали с закусками, частично прибывшими из отдела
снабжения высшего командного состава Министерства обороны, частично – из
Агашиных немалых серебряноборских резервов. Основной гость, которого ждали,
хоть и был иностранцем, но предпочитал именно русскую традицию.
Погуляв по хорошим туркменским коврам квартиры, Нугзар
присел к столу и налил себе тонкую рюмочку водки. Вероника присела рядом со
своей неизменной сигаретой. Они хотели было уже возобновить один из своих
тяжких, хоть и волнующих, вернее, просто переворачивающих все существо Вероники
разговоров, когда в столовую вдруг вошел шофер Шевчук. Чуб у него был сегодня
припомажен, прохоря начищены до исключительного блеска, с ними соперничали
пуговицы парадного кителька и новенькие, торчавшие крылышками лейтенантские
погоны. Он явно собирался тут отужинать, хотя его никто не приглашал.
Спокойненько, со своим вечным хулиганским перекосом рта, он
отодвинул стул, уселся и только тогда уже спросил с полным этикетом:
– Надеюсь, не возражаете, Вероника Александровна?!
В последнее время Шевчук Леонид капитально психовал.
Маршальша, которую он за глаза называл не иначе, как зазнобой, перестала
допускать к себе, а вместо этого шляется с нерусским офицером, не исключено,
что югославом, о чем Шевчук уже бросил пару рапортичек куда положено. Теперь
еще этот кацо, пижон засранный, появился на горизонте. Бесится баба! Однажды он
даже имел с ней веселый разговорчик. Ты, видно, Вероника, хочешь, чтоб все
узнали, какую я из тебя делал кошечку? Может, еще и про лагерную
самодеятельность рассказать югославским товарищам? Вместо желаемого результата
получил в ответ форменную истерику, бросание неподобающими вещами, в частности
нерусской книгой.
В тот вечер Шевчук по месту жительства, то есть в подвале
того же дома, принял четвертинку, начистился и явился, чтобы поставить все
точки над «i». Вероника же, как только он уселся, тут же встала и торжественно,
в своем блядском платье, проследовала на кухню, будто по хозяйству. Теперь кацо
сверлит нехорошим глазом. Ну, давайте в гляделки играть, товарищ кацо;
посмотрим, кто выиграет.
– Леонид, – представился он гостю и с вызовом потянулся
за штофом.
– А ну, убирайся отсюда, Леонид! – спокойно сказал
сидящий бочком на стуле гость.
– То есть как это? – не понял Шевчук.
– Собирай прямо сейчас все, что у тебя тут есть, и
немедленно испаряйся, Шевчук Леонид Ильич, тысяча девятьсот пятнадцатого года
рождения, – сказал гость таким голосом, что бывший нижний чин вохры сразу
понял, кому, каким голосам извечно подражало лагерное начальство; это был один
из основных голосов.
– Да как же, эй, товарищ, куда ж я, – еще пытался он
дрыгаться, как полураздавленный муравей, однако уже со стула встал и кителек
одернул.
Гость вынул из кармана блокнот со страшными буквами, чиркнул
что-то, вырвал, протянул:
– Завтра придешь на Кузнецкий мост, восемь. Покажешь вот это
в бюро пропусков. Все. Вали!
Когда Вероника заглянула из кухни в столовую, докучливого
шофера больше в ее пространстве не обнаруживалось.
– Все в порядке, Вероника, – весело улыбнулся
Нугзар. – Больше он никогда не будет тебя шантажировать.
Она подошла и поставила почти целиком явившуюся из разреза
платья ногу на стул:
– Послушай, черт, откуда ты знаешь, что он меня
шантажировал? У вас тут что, аппараты какие-нибудь в стенах?
Он добродушно улыбнулся:
– Ну, а как ты думаешь? Маршал Градов, как ты думаешь, что
это такое?! Это ж было дело большой государственной важности!
– Значит?.. – Она расхохоталась вроде бы с прежней
дерзостью, но он ясно видел, немного струхнула. – Значит, все слышали?
