Инга, словно трепетная лань, промчалась по квартире в
надежде где-нибудь запереться, но комнатные двери оказались без замков, и ей
ничего не оставалось, как выскочить на лоджию. Защелкнув задвижку, она
заметалась туда-сюда, изо рта у нее пошел пар, потому что на улице было минус
сколько-то градусов и люди ходили в куртках и пальто на теплой подкладке.
Григорьев и Вероника бились в стекло, точно две огромные
плотоядные бабочки, — физиономии у них были искажены ненавистью. Инге
показалось даже, что с оскаленных зубов ее без пяти минут мужа капает слюна.
Испугавшись, что им удастся смести преграду, она решила перелезть к соседям, но
и справа, и слева лоджии были отделены друг от друга металлическими
перегородками, похожими на забор в парке.
Вероника со стороны комнаты приплюснула к стеклу нос и губы,
сделавшись такой страшной, что, глянув в ее сторону, Инга едва не лишилась
сознания. Можно было схватиться за перегородку и, пронеся зад над бездной,
улизнуть-таки, но ведь придется стучаться к посторонним людям! Пустят ли они ее
такую — обнаженную и прекрасную? На перилах лоджии висела половая тряпка, Инга
схватила ее и завязала на поясе наподобие пляжной юбки. Однако тряпка оказалась
маленькой и прикрыла только перед, а вся попа осталась голой и торчала наружу.
В таком виде Инга напоминала официантку стриптиз-бара, и это еще больше вывело
из себя беснующегося по ту сторону стекла Григорьева..
Подоспевший Верлецкий увидел, что Инга взгромоздилась на
перегородку и поползла вверх, как обезьяна, цепляясь за нее руками и ногами. А
потом попыталась перемахнуть к соседям, но у нее ничего, не вышло, и, разинув в
ужасе рот, она зависла в воздухе — левая нога на одной лоджии, правая — на
другой, голая попа — в космосе. Это выглядело так потешно, что Верлецкий
согнулся пополам и захохотал. На глаза его навернулись слезы, остановиться было
невозможно. Он ходил по комнате, сгибаясь и разгибаясь и буквально надрываясь
от смеха.
Между тем хозяйке соседней квартиры позвонила подруга и
жалостливо спросила:
— Что, Маня, ты к маме не поехала?
— Ну да… С дороги вернулась, шеф позвонил, просил
завтра прийти пораньше, а как я из Мытищ рано доберусь?
— Ага. А твой, значит, дома оставался…
— А что? — с подозрением спросила Маня.
— А то, что с нашей лоджии прямо сейчас пытается
вылезти голая баба. Я тебе, Мань, так сочувствую… Пойди, пугни ее! Свалится — в
другой раз неповадно будет.
Маня положила трубку, подошла к окну и выглянула. И увидела
Ингу с разинутым от ужаса ртом, которая раскачивалась туда-сюда, точно
банановая гроздь на пальме. Топая пудовыми ногами, Маня вошла в гостиную. Ее
благоверный сидел на диване в трусах и майке, жрал курицу и чавкал, уставившись
в телевизор. По экрану бегали крошечные футболисты в цветных футболках и мерно
ухали болельщики. Благоверный следил за мячом возбужденными глазкам» и время от
времени притопывал ступней.
— Ваня! — сказала жена звенящим голосом, подошла и
выключила телевизор.
У мужа от неожиданности изо рта выпало куриное крылышко.
— Ты чего, Мань? — удивился он. — Чего
случилось-то?
— Случилось? — прошипела жена. — О твоей
любовнице знает весь район, потому что она висит на лоджии.
— Моей лю…
— Не притворяйся! — завизжала Маня. Схватила
газету и начала бить его по голове:
— Гад! Гад!
Кобель проклятый!
— Ты что?! — закричал Ваня, защищая голову
локтями. — Ты пойди на лоджию и посмотри! Дурища!
И, пригибаясь, поскакал в кухню, откуда можно было на эту
самую лоджию попасть. Распахнул дверь и, увидев голозадую Ингу, висящую высоко
в воздухе, остановился как вкопанный.
— Сейчас упаду-у! — тонким испуганным голоском
завывала Инга. — Умира-а-аю! Руки не держат! А-а-а! Помоги-ите!
— Ваня, Ваня! — запричитала жена. — Ой, она
сейчас свалится! Давай, давай, спасай ее! Ой, Вань, если она упадет, нам потом
соседи прохода не дадут. Ой, Вань, сделай что-нибудь!
В этот момент зазвонили и забарабанили в дверь.
Маня побежала открывать и возвратилась с пунцовым Верлецким,
который странно вздрагивал и подергивался.
— Ой, Валерий Николаевич!. — бросилась к нему
Маня. — Там на балконе наша любовница застряла! Помогите, пожалуйста!
— Прошу простить, — сказал Верлецкий задушенным
голосом. — Но это моя любовница.
— Правда? — ахнула она. — Господи, как я
рада! Вы соседям потом обязательно скажите, что это не наша, а ваша любовница.
Особенно Спиридоновой из пятьдесят восьмой квартиры. А то она про Ивана сплетню
пустит, а у него авторитет в таксопарке!
— Хорошо; хорошо, — пообещал Верлецкий. —
Обязательно схожу к Спиридоновой, расскажу все о своей личной жизни, и ваш
авторитет не пострадает. А сейчас пропустите меня!
Он выскочил на лоджию и с большим трудом отцепил Ингу от
перегородки. Сама она посинела и покрылась гусиной кожей, а попа у нее стала
абсолютно белой. Оказавшись на твердом полу, искательница приключений некоторое
время стояла неподвижно, а потом закатила глаза и повалилась Верлецкому на
руки.
— Одолжите мне что-нибудь теплое! — крикнул он.
Возбужденная Маня принесла ватное одеяло, и Ингу завернули в
него, отчего она стала похожа на жирную гусеницу. Иван продолжал стоя пожирать
курицу, с любопытством наблюдая за происходящим.
— Надо ей врача вызвать, — подсказал он.
— Я уже здесь, — ответил Верлецкий. — За
жизнь пациентки можно не опасаться.
Злобный Григорьев встретил его на пороге, а Вероника бегала
по квартире и собирала вещи. У нее была такая красная физиономия, словно кто-то
оттаскал ее за нос. Верлецкий отнес Ингу-кокон в спальню и сгрузил на кровать.
Григорьев ворвался следом и приблизился к нему тяжелой
поступью.
— Только без рук! — предупредил Верлецкий. —
Дама в обмороке.
— Чего ты мне звонил? — надвинулся на него
Григорьев. — Зачем мне мозги канифолил? Она пропала! Ее убили! А сам…
— Позже, — рассеянно ответил Верлецкий. — У
твоей невесты шок, я должен привести ее в чувство.
— Тьфу, — бросил Григорьев. — Какая она мне
теперь невеста? После всего? Когда она придет в себя, скажи ей, что между нами
все кончено. — Его голос был напоен ненавистью.
— Сам скажешь, — отрезал Верлецкий и вышел в
большую комнату, где Вероника запихивала вещи в сумку.
— Лгун! — воскликнула она. — Я отдала тебе
лучшие годы!
— Мы знакомы четыре месяца, — заметил он
справедливости ради.
— Когда я увидела ее голую…
— Ты подумала самое худшее.
— Нет, самое лучшее! — огрызнулась она и прошла
мимо на своих: потрясающих длинных ногах, и юбка покачивалась на ее бедрах
обвиняюще. — Я ухожу из твоей жизни!
