– Я хочу, Ослепительный, как можно!
– Кто хочет, тот старается.
– Я очень стараюсь, Ослепительный. Поверь, я строго слежу. Но, как известно, голубое серебро не просто дается в руки. Мрут рабы на руднике…
– Надо пополнять! Или, может быть, на плоскогорье перевелись цильбицены? – в голосе царя послышалась ирония.
Павлидий благоразумно смолчал, не стал сердить царя сообщением, что подлые цильбицены, да и другие племена на плоскогорье – все эти лузитане, индигеты, илеаты – приобрели, скверный обычай яростно сопротивляться тартесским конным отрядам.
– Или перевелись преступники в самом Тартессе? – продолжал Аргантоний, пересев на ступеньку повыше (он строго придерживался совета придворного врача: выходить из воды постепенно).
– Я ревностно их разыскиваю, Ослепительный.
– Преступники всюду! Сколько рабов потребно для рудников, столько чтобы было мне и преступников.
– Будет исполнено. – Павлидий снова клюнул воду. – Разреши доложить, Ослепительный: в Тартесс пришел фокейский корабль.
– Давно не приплывали. Хорошо. Фокейцы не цильбицены. Миликон! – позвал царь.
– Иду, Ослепительный! – Пышно разодетый вельможа с крупным холеным лицом и завитой каштановой бородкой проворно сбежал по ступеням в бассейн, стал рядом с Павлидием.
– Прими фокейца как следует, Миликон. Греки – союзники Тартесса. Вели купцам принять его товар и отгрузить ему олова.
– Стало мне известно, – заметил Павлидий, – что фокейцу не олово потребно, а готовое оружие из черной бронзы.
– Это он, должно быть, по неразумию, – сказал Миликон с добродушной улыбкой. – Не знает наших законов. Я объясню фокейцу, Ослепительный.
– Позови его ко мне на обед. Я сам объясню.
С этими словами царь Аргантоний поднялся во весь свой высокий рост. Двое придворных кинулись к нему с полотенцами.
Амбон не обманул – прислал на корабль сведущего человека. Тот говорил мало, больше смотрел. Подкидывал на жесткой ладони горсть наждака, удовлетворенно кивал. Сказал, что его хозяин намерен взять весь груз наждака – талант за талант олова в слитках. Часть олова, если фокейцу угодно, можно заменить медью.
Горгий угостил сведущего человека вином, стал осторожно выспрашивать – в каких товарах нужда, хорошо ли платит хозяин морякам и ремесленникам, какие нынче цены на масло и полотна. Сведущий человек вино пил исправно, но больше помалкивал, почесывал раздвоенный кончик носа. Однако после четвертого фиала вдруг повеселел, разговорился. Оказывается, был он вольноотпущенником, и выходило по его словам, что лучше его в Тартессе никто в бронзовом литье не смыслит. А узнав, что Горгий из бывших рабов, обрадован но ткнул брата-вольноотпущенника кулаком в бок. И пошел у них совсем уже хороший разговор – кому хозяин больше платит, да каков корм, ну и все такое.
После шестого фиала нос тартессита по цвету сравнялся с вином.
– Брось ты свою… как ее… Кофею, – лепетал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками. – Чего там хорошего – козьим сыром брюхо набивать… Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба… баранину… Шепну хозяину слово – он тебя возьмет… Он без меня и шагу не ступив Без меня он бы – вот!
Довольно ловко он сплюнул в трещину между палубных досок.
– Не просто это, – отвечал Горгий. И добавил, чтобы отвязаться: – Там у меня женщина, которую хочу взять в жены.
– Ме-е-е! – проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение. – Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую – потолще? – Он встал, шатаясь, направился к двери каютки. – Сейчас приведу…
– Постой, не к спеху. – Горгий поймал его за полу, усадил. – Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете…
– Да это – тьфу! – Посланец Амбона снова сплюнул. – Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина!
Выпили.
– Самоцветный порошок? – переспросил Горгий. – Посмотреть бы…
– А вот я с обозом на рудники поеду, возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный… Да что блистательный! Сам све… светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает… У-у-у, Павлидий! – прогудел он, округлив глаза. – Боятся его до смерти… Чуть что – на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться… Да вот, послушай!..
Он протянул над столом жилистую руку, схватил Горгия за ворот, притянул к себе, доверительно прошептал, брызгая слюной:
– Басня такая ходит, будто перед праздником Нетона царь с Павлидием задумались: как бы подешевле угостить народ и чтоб доволен он был… Дальше слушай! Спросил Павлидий у богов, а боги ему: удавитесь оба, говорят, вот и дешево будет и народу праздник…
Тартессит пьяно заблеял, затрясся от смеха. Вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами.
– Ничего я тебе не говорил… нич-чего! – прошипел он. – И знать тебя не знаю!
Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась – опрометью кинулся прочь.
Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно – как от чумы удирал.
А купец Эзул так и не прислал своего человека…
Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу, что он за человек? Карфагенским псам, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие (хорошо бы – из черной бронзы!), и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот… Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки, а там надеялся он нанять корабль до Фокеи. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутка ли – сколько свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы – на это, видят боги, и неразумный ребенок бы не решился.
День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола – босой ногой не ступишь. Духота загнала гребцов и матросов в воду: кто плавал возле корабля, кто просто сидел в воде, держась за спущенный канат или за сваи причала. Горгий с завистью подумал о тенистом дворике и прохладном бассейне купца Амбона.
Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином – часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал – дорога больно). Собрались с базара домой – Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне.
