– Не смей жирными лапами касаться до любви. При чем здесь любовь? Было всего две красивых женщины на съемках, и обеих увезли, на конях…ах.
– Так то красивые, – ухмылялся мой дружок, – а те, которые пострашнее, сами бегут за конем.
– Ты, что же хочешь сказать, – почему-то обиделась Настя, – если бы тебе представилась такая возможность, и ты был на коне, ты меня не увез бы?
– Если бы я был на коне?
– Да ты!
– Если бы я был на коне, и ты приблудная бежала за мною сзади, я бы так коня пришпорил…
Договорить он не успел. Она начала его валтузить. Даниле, ее удары, как мертвому припарки. Похохатывая, он выскочил на крыльцо. Вслед за ним, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, вышел и я. Настя осталась дома. На небе зажглись первые звездочки. Когда мы вышли на улицу, мой дружок сказал:
– Пойдем проверим одну догадку.
– А куда мы идем?
– Тут недалеко! К Катеньке красавице домой!
– Ты что с ума сошел, при чем здесь она?
Данила решил подкрепить свое обвинение несущественным аргументом:
– Уж очень стерва картинно в обморок падала. Зенона увидала издалека, а падать начала, когда он оказался рядом с нею, не раньше.
Я не поверил.
– Тебе показалось!
– Еще чего, она падала, и платье одной рукой поддерживала, я что слепой?
Какая-то логика, от которой так и несло лаптями, в его словах была.
– Скоро? – спросил я Данилу.
– Почти пришли. Смотри, у нее свет горит. Она! – безапелляционно заявил мой дружок.
Калитка была открыта, и мы без стука вошли во двор. Я думал, Данила предложит мне подняться на крыльцо, а он потащил меня в сторону, за большой куст смородины.
– Постоим здесь. Послушаем! Голоса больно знакомые.
За столом сидели три человека: Наталья Сергеевна, Катенька красавица и Зенон-Наполеон. Рассказывал, заикаясь и растягивая слова Зенон.
– Жадность меня подвела…Оставил слегу, тяжело было икону тащить, думал так дойду… Представляете, в двух метрах от островка провалился в прорву.
– Ох! – испуганно вдохнула Катенька-красавица.
– Что делать? Пока не сильно увяз, снял рубаху, снял ремень, связал и кинул на куст можжевельника. Тоненькую веточку только и смог притянуть. А она треснула. Думаю, сильно потяну – оторву. И утонуть не дает, и на спасение шансов нет!
– Ох! И как же ты выбрался?
– Налейте стопочку, – попросил Зенон-Наполеон. Когда он выпил и закусил, рассказ продолжился. – Вдруг слышу, кто-то по болоту идет, да не один, а вдвоем. Ну думаю, Наталья Сергеевна – это твои Князь и кипчак каскадер. Мне же не видно из-за бугра, кто там? А это, дорогая моя женушка Катенька, твои племянники оказывается, тоже навострили лыжи в скит.
Я обиделся на Данилу. Небось знал, что Катенька красавица жена Зенона-Наполеона и, как сыч, молчал. А теперь будет утверждать, что первым об этом догадался. Ну не свинья ли он? Мог бы хоть мне одному об этом шепнуть! Ладно… А Зенон-Наполеон под водочку живописал дальше свои приключения.
– Во молодежь пошла, ничего не боится! А ведь утонуть могли, запросто!
– Сейчас! – забухтел у меня над ухом Данила.
– Ох, – снова вздохнула красавица Катенька. – и…
– Увидали они меня, и приняли за покойника. Взяли икону, и пошли обратно!
– Ох, а ты?
– А я что? Я же немой от рождения! Глазами хлопаю, рот открыл, кричу, да все бесполезно, ни одного звука не вылетает у меня из глотки. Они уходят, а я остаюсь. А черненький твой племянник, второму говорит: «Он живой». А второй знаешь, что ответил?
– Что?
– У мертвецов, мол, бывает – это посмертные судороги. Мышцы ослабли – рот открылся! Сейчас воды нальется и снова утонет. И так буду я тыщу лет, как поплавок, туда – сюда. А ведь видал стервец, что я ему моргаю, и даже мне в ответ подмигнул.
– Приукрашивает, собака! – зашипел возмущенно Данила. – Вот так спасай задарма. Еще будешь виноват!
Две дамы сидели, ни живы, ни мертвы. А Зенон продолжал:
– Меня бросили, а икону, главное не забыли забрать. О молодежь, о племя молодое с вывихом… А грамотные между прочим, знают, кто такой Андрей Рублев!
– А она, икона, правда Рублевского письма? – наконец мы услышали густой и низкий голос Натальи Сергеевны.
– Ох, тетя, не перебивай, пусть рассказывает, а то утонет, пока ты будешь спрашивать, – перебила ее красавица Катенька.
– Ту так вот, они ушли, а на меня такая безысходная тоска напала. Сижу по уши в тине и думаю – эти здесь у меня икону умыкнули. Там Катя, на поле, он – режиссер, глаз на тебя положил. А я в это время сижу по горло здесь, в болоте, и за тоненькую, сломанную веточку за жизнь цепляюсь.
– Ой, Зенончик мой! И как же ты спасся? – скупая слеза жалости скатилась по щеке красавицы Катеньки.
– Тебя вспомнил любимая, и потянул за веточку посильнее. Думаю, если любишь, веточка не должна оборваться, а если нет, то судьба у меня такая, утонуть в болоте. И я потихоньку выполз.
– Вот видишь, как я тебя люблю, – чмокнула его в щеку Катенька. – Бог мои молитвы услыхал.
– А как ты Зенончик, немой от рождения, заговорил? – спросила его родная тетя – Наталья Сергеевна.
Зенон кинул в наш с Данилой огород, в огород своих спасителей огромный камень.
– Стервецы эти ребята, твои племянники Катенька, зря ты, тетя, взяла их на роль. Когда они уходили, мне слегой, два раза по голове саданули. У меня речевой клапан видно и открылся.
Рядом со мною рассерженным гусаком шипел Данила.
– Вот, гад брехливый. Если бы я тебя два раза слегой по кумполу съездил, ты бы давно подводной лодкой на дне болота лежал. Ладно, еще не вечер.
За счастливое спасение была поднята еще одна рюмка и, наконец, разговор вышел на финишную прямую.
– С иконой, что будем делать, как делить? – спросила Наталья Николаевна.
– Я же сказал, ребята ее утащили! – сказал Зенон.
– Так у тебя ее нет?
– Откуда? – пожал плечами Зенон.
Данила потянул меня за руку.
– Где икона, как ты думаешь? – и сам же ответил на поставленный вопрос. – Видишь, дом его крайний к лесу. В дом, небось не стал заносить икону, подумал, что здесь может быть Наталья Сергеевна, и в лесу побоялся оставлять. Наверно в баньке, на задах огорода. В баньке надо пошукать.
Делать нам больше нечего было, под окнами у счастливой семейки. Мы потихоньку вышли со двора. Минут через десять, перебравшись через забор, мы стояли перед закрытой на замок дверью баньки. Рядом – настежь ворота гаража, с видневшейся внутри десяткой.
