— Слушаюсь, сэр! — тоном оскорбленной добродетели огрызнулась она, сделала поворот на сто восемьдесят градусов, точно полководец на параде, и строевым шагом промаршировала вон из комнаты.
— Ты обидел Розу.
— А она вечно за него заступается, — процедил Эмерсон. — Ты видела, Пибоди?! Видела, что она со мной сделала? Так вцепилась ногтями — чуть насквозь не пропорола!
— Не выдумывай. Это случайность. Наша Роза такого себе никогда бы не позволила. Расскажи лучше, что натворил Рамсес? За что ты его наказал?
— Вот, полюбуйся. — Эмерсон кивнул на письменный стол.
— Твоя «История Древнего Египта»? И что?
Зайдя в спальню, я заметила внушительную стопку бумаг и порадовалась явному прогрессу, но пролистать рукопись не было времени. Боже! Лучше бы мне этого не видеть! Первая страница поверх основного текста была густо исписана заметками и поправками. Этот почерк я отлично знала.
— Нет! Как он посмел!... Ну, в этом-то он прав... Четвертая династия ведет свое начало с...
— Et tu, Brut! И ты, Пибоди! — взвыл Эмерсон, театрально хватаясь за голову. — Горе мне, горе! Мало того, что я взрастил змееныша в собственном доме, так еще и пригрел змею на собственной груди!
— Только без сцен, Эмерсон, умоляю. Если Рамсес отважился подправить твой текст...
— Подправить?! Негодник его переписал! Изменил даты, подверг сомнению анализ исторических событий, даже мою версию принципов мумификации разбил в пух и прах!
— А язык? — Меня душил смех. — Ты забыл упомянуть о языке. Ей-богу, Эмерсон, с грамматикой у нашего сына сложились весьма странные отношения.
Кажется, я перестаралась. Глаза оскорбленного автора налились кровью, на шее вспухли жилы. Пришлось срочно исправлять положение.
— Ты прав, дорогой. Поступок Рамсеса заслуживает наказания. С ним нужно будет серьезно поговорить.
— И это, по-твоему, наказание?
— Ты... Ты же не бил его, нет?! Эмерсон!!!
Ледяной взгляд в ответ.
— Тебе, Амелия, прекрасно известна моя точка зрения на телесные наказания. За всю свою жизнь я не ударил ни ребенка, ни женщину. Ни разу. И не собираюсь. Но вынужден признать, что сегодня я был к этому близок как никогда.
Мой взгляд на телесные наказания, как и на многое другое, совпадает с точкой зрения мужа. Вот только аргументы у нас разные. Если Эмерсон отвергает побои из соображений морали, то я смотрю на жизнь практически. Попробовала бы я ударить Рамсеса — сама же и пострадала бы. Этот ребенок, кажется, весь состоит из локтей и коленок. К тому же он нечеловечески вынослив и терпит боль, как маленький спартанец.
Бедный мой, бедный Эмерсон! День и без того выдался не из самых приятных, а тут еще будь добр — терпи общество шурина. Джеймс, в вечернем костюме выглядевший просто-таки чудовищно толстым, из кожи вон лез, чтобы поддержать компанию. Услужливо и громогласно хохотал, стоило только Эмерсону открыть рот, даже если речь шла об отвратительной лондонской погоде. Меня же осыпал нескончаемыми комплиментами по поводу моего вкуса, внешнего вида и даже — представьте себе! — моих родительских талантов. Из комплиментов-то и начала вырисовываться истинная цель его визита, но мне идея показалась до того дикой, что захотелось встряхнуться, чтобы она исчезла как наваждение.
Ужин подошел к концу, а Джеймс так и не подобрался к сути дела. Он все ерзал в кресле, явно дожидаясь, когда дамы оставят мужчин одних, пока Эвелина по доброте душевной не сжалилась над гостем:
— Видите ли, мистер Пибоди, наша дорогая Амелия находит этот обычай изжившим себя и унизительным для женщин.
— Унизительным?! — Братец уставился на меня во все глаза.
Пришлось объяснить:
— Все сколько-нибудь значимые темы джентльмены, как известно, обсуждают за бутылочкой портвейна и сигарами. Я лично и сама против глотка портвейна не возражаю. Интеллекта мне, слава богу, хватит для любой беседы. Ну и наконец, я ничего не имею против запаха хороших сигар.
— А-а! — потрясенно выдавил Джеймс.
— После ужина мы обычно обращаемся к профессиональным вопросам. Если египтология тебя утомляет, Джеймс, задерживать не станем. Можешь удалиться в гостиную.
«Это уж слишком, дорогая», — прочитала я в широко распахнутых глазах подруги.
Братец предпочел обратить мое предложение (абсолютно серьезное предложение, уверяю вас, читатель) в шутку. Перегнувшись через стол, он со слащавой улыбкой похлопал меня по руке:
— Амелия, Амелия... Дорогая сестрица. Ты все такая же. Помнишь, как мы в детстве...
Какая незадача. У «дорогого братца» не осталось милых сердцу воспоминаний. Ну а у меня их и в помине не было. Потерпев фиаско, Джеймс зашел с другой стороны:
— Папочка всегда говорил, что из всей нашей оравы дочь у него самая толковая. Уолтер, мальчик мой, будь так любезен, передай портвейн. И он оказался прав. Достаточно вспомнить, как ты преуспела в жизни. Верно, сестрица?
«Преуспевание» у Джеймса может означать только одно — финансовую сторону.
— Благодарю за комплимент, но я тут ни при чем. Всеми вложениями занимается поверенный.
Эмерсон долго разглядывал родственника с гадливой гримасой патологоанатома, столкнувшегося с доселе ему неведомым и крайне неприятным органом. Затем передернул плечами, обернулся к Уолтеру и заговорил о выпуске Новой Британской энциклопедии. А Джеймсу, похоже, только того и нужно было.
Без устали накачиваясь портвейном, он продолжал «налаживать отношения» со мной.
— Вот бы и мне бог даровал твою мудрость, се-стриц-ца. Н-не моя вина... Расп-проклятые корабли... Пош-шли ко дну... Ск-колько товаров п-погибло...
— О чем речь, Джеймс? У тебя проблемы с деньгами? Ни пенни не дам, не надейся.
— Н-нет. Нет и нет. Н-не то чтобы трудности. Н-нет. Я справлюсь. — Приложив пухлый палец к носу, он попытался подмигнуть. — М-между нами. Большой секрет. Ген-ниальный план. Одно только...
— Ты понял, Джеймс? Ни пенни!
Братец обиженно заморгал:
— Денег не прошу, сестрица. Н-не возьму. Хочу обратиться к материнскому сер-рдцу. За деток прошу.
А вот это уже интересно.
— Каких деток?
— Моих. Каких же еще?
— Тебе лучше знать. Чтобы мистер Джеймс Пибоди проявил о ком-нибудь бескорыстную заботу?! Уж не настал ли конец света, братец? Да, но с какой стати твоим детям понадобилось чье-то участие? У них же, если не ошибаюсь, есть мать... Была, по крайней мере. Скажи на милость, куда девалась твоя... твоя...
Как же ее зовут, черт побери? Джеймс, впрочем, тоже не сразу вспомнил имя жены. Неудивительно. Эта особа из тех, о которых так и подмывает поскорее забыть, — кряжистая, рыхлая, с одутловатой физиономией, злобным безгубым ртом и интеллектом гусыни.
