Футах в десяти от двери, посреди прохода, прямо в земляном полу был вырыт очаг. Черный дым расползался по логову, смешиваясь с пряным ароматом опиума. Один уголек рассыпался искрами и осветил лицо скорчившегося у очага существа. О ужас! Женщина! В опиумном притоне! Я не верила своим глазам. В грязных отрепьях и рваном покрывале, наброшенном на голову по обычаю египтянок, она являла собой страшное зрелище. Седые сальные космы свисали вдоль щек, полностью скрывая лицо.
Маскарад Эмерсона, как правило, ограничивается одним предметом. Стоит моему дорогому супругу нацепить бороду — и он уже считает, что изменил внешность. Для ночного визита в притон он выбрал ту кудлатую накладную растительность, в которой красовался на лекции мистера Баджа, и... Собственно, и все. Разве что напялил кепи и придал еще более потрепанный вид старому пальто, заранее хорошенько на нем потоптавшись. Кепи Гаргори оказалось до того мало, что едва прикрывало профессорскую макушку, а замены пальто вообще ни у одного из слуг не нашлось — на такие плечи надо бы занимать форменный наряд у гренадеров королевского полка. Впрочем, богатырскую стать Эмерсона ни под каким одеянием не скроешь... Как не приглушишь и громоподобный голос.
— Две трубки! — прокатился под низким потолком его рокот.
Вскинув голову, женщина прикрыла краем покрывала нижнюю часть лица. Поздно. Змеиная грация, плавность движений молодого тела и пронзительность темного взгляда выдали ее. В глубине громадных, опушенных черными ресницами очей блеснула и погасла вспышка изумления. Она знала Эмерсона. И он ее знал!
— Две трубки, эффенди? — сорвался с губ незнакомки резкий смешок. — Одну для Отца Проклятий, а вторую...
Эмерсон вмиг закрыл меня собой.
— С нашей последней встречи твои вкусы изменились, эффенди. Прежде ты не интересовался мальчиками.
— Тише! — зашипел Эмерсон, кивая на распростертые по скамьям тела. — Услышат!
— Не услышат, мой господин. Они в краю блаженства, там, где слышны лишь райские песни гурий. Зачем пришел, эффенди? Здесь не место для тебя и твоего...
— Мне нужно с тобой поговорить. Если не здесь — назови другое место.
— Не забыл Айшу? О! Слова эффенди проливают бальзам на израненное сердце всеми покинутой Айши... — Она злобно расхохоталась, запрокинув голову. — Творец не для лжи тебя создал, Эмерсон! Твои мысли не тайна для меня, как не были тайной и прежде. Ты не ради Айши пришел! Чего тебе нужно? Как смеешь ты заявляться сюда со своей новой любовью и травить мне душу?
Я вся обратилась в слух. И пусть каждая фраза, каждый звук мелодичного, чуть дрожащего от гнева и обиды голоса ядовитой стрелой впивался в сердце, я готова была терпеть эту муку... пока не услышу все. Пока не пойму, что связывало...
К сожалению, Айша сама положила конец моим мукам, причем очень быстро и самым неожиданным образом. Не знаю, что ее насторожило; сама я ничего подозрительного не услышала. Выпрямившись одним неуловимым движением, она ужом метнулась по проходу и растворилась в глубине помещения.
— Ах, черт! — выпалил Эмерсон. — Быстрее, Пибоди!
Куда там! Юркая леди, по-видимому, скрылась за одной ей известной потайной дверью. Пока Эмерсон в тщетной надежде обнаружить лаз шарил по стене, произошло еще одно событие, заставившее нас забыть о беглянке. Притон наводнили полицейские.
Не стану описывать в деталях следующие полчаса, любезный читатель. Ей-богу, лучше бы мне побывать в Бедламе. Знаменитой лондонской психбольнице даже в дни особого буйства пациентов такие ужасы и не снились.
Вялые, обкуренные клиенты опиумного притона сопротивляться полиции были не в силах. Нам бы сил хватило, но... назвать себя значило поставить крест на наших планах, а возможно, и на судьбе несчастного Ахмета.
Поездку в полицейском фургоне, куда громилы в форме загнали нас, точно скот, я постаралась забыть, как страшный сон. Немыслимая теснота, искаженные лица, безумные глаза, всепроникающий запах опия и смрад немытых тел... Всю дорогу Эмерсон оберегал меня не только от случайных толчков, но и от изысканных речей наших спутников. Но одна фраза, несмотря на его усилия, все же достигла моих ушей:
— Будь прокляты неверные! Все из-за них! Если бы не эти собаки, полиция не...
Во время выгрузки — иного слова не подберешь — полицейские проявили не больше любезности, чем за полчаса до того, у дверей притона. Едва ступив на землю, Эмерсон крепко прижал меня к себе и нагнулся:
— Потерпи, Пибоди! Сейчас назовусь, и мы... Дьявольщина!
Не часто мне доводилось видеть бледное от страха лицо моего рыцаря. Казалось, одни глаза жили на этом лице, и устремлены они были на тот самый предмет, который поколебал мужество неистового профессора. На фотокамеру.
Понятия не имею, откуда о рейде стало известно прессе. По-видимому, газетчиков пригласила полиция — осветить свою бурную деятельность или, вернее, отсутствие таковой. Во всяком случае, репортеры слетелись стаей воронья.
— Дьявольщина, — хрипло повторил Эмерсон. — Нет, Пибоди, не буду я называться. При этих... Нет, не буду!
Арестованные выстроились (не без помощи полисменов) в ряд. Среди разношерстного сброда Эмерсон выделялся, как лев среди шакалов. Два констебля, проводившие осмотр, уставились на него во все глаза. Один ткнул другого в бок:
— Глянь-ка! Ну прям сердце поет при виде этих голубков. Бородач-то так и прилип к сво...
Кулак Эмерсона закрыл болтуну рот. Думаю, надолго, если судить по плачевному состоянию разбитых в кровь губ.
— Ты как смеешь, негодяй... — взревел «бородач», — в присутствии дамы... и не просто дамы, а моей... моей... Проклятье!
Причиной последнего возгласа стали яркая вспышка и дымок фотокамеры. Ну мог ли неистовый профессор, пусть и замаскированный, не попасть в поле зрения газетчиков!
— Будьте любезны, — выступив вперед, обратилась я к первому попавшемуся на глаза полисмену, — немедленно вызвать сюда инспектора Каффа из Скотланд-Ярда.
Так-то вот! Воспитание вкупе с выдержкой сделали свое дело. Констебль, подступивший к Эмерсону, который занял боевую стойку, неуверенно затоптался на месте и в конце концов разжал кулаки. Его коллеги, уже готовые прийти на помощь, застыли как вкопанные.
— Прошу. — Я сунула руку в карман. — Моя визитная карточка.
* * *
— Какого черта ты потащила в притон визитку? — первым делом налетел Эмерсон, когда мы остались наедине.
Нас провели в крохотное, без единого окошка, помещение, где из мебели с трудом уместились три стула и конторка и где сами стены дышали страхом, отчаянием и горем. Трубка Эмерсона кислорода не добавляла, но возражать я сочла неуместным.
— Ты мне только нож взять запретил. Что же касается визитки... победителей не судят, дорогой. Как видишь, она нам пригодилась.
— Тогда уж и репортерам парочку вручила бы.
