На самом деле прошло десять минут до того, как Дэвид с силой распахнул дверь и затопал по коридору. Джесс была в таком же дурашливом настроении. Стоя в дверях, она с трудом сдерживала смех. На углу он оглянулся, посылая ей воздушный поцелуй, отвесил поклон, уронил что-то, ударившееся об пол с мелодичным звоном, и исчез за поворотом, явственно бормоча проклятия. Звон и проклятия раздавались все время, пока он шел по другому коридору — мимо дверей кузена Джона. Джесс захихикала и, не имея сил удержаться, прошлепала до угла своего коридора.
Сначала она не увидела ничего, кроме темноты, и не услышала ничего, кроме шагов Дэвида; он все еще с упоением разыгрывал театральное представление. Потом Джесс отпрянула: на стену коридора перед ней лег тонкий лучик желтого света.
Дверь открывалась изнутри, и ей не было видно, кто там стоит. Но скоро лучик превратился в желтый квадрат, и в нем вырисовались аристократические черты кузена Джона, черно-белые, как на силуэтном изображении.
Хлопок был совсем не таким громким, как показалось, он просто прозвучал в молчаливом доме, словно взрыв атомной бомбы: что-то тяжелое шлепнулось на что-то твердое, и прозвучал резкий оборвавшийся крик.
Не столько испуг, сколько неожиданность парализовала Джесс на несколько первых важных секунд. Она все еще видела профиль кузена, вытянутый и настороженный, и не понимала, почему он стоит на месте, когда Дэвид... Дэвид! Она вдруг побежала, шлепая босыми ногами по деревянному полу, и, ничего не сознавая, влетела прямо в расставленные руки кузена. Он сжал ее покрепче, когда она попыталась вырваться, и Джесс услышала, что он тихонько смеется.
— Пустите! — выдохнула она.
— Но вы расшибетесь, бегая в темноте, — резонно заметил он. — Успокойтесь, и мы вместе спустимся посмотреть, что произошло. Не подумайте, что я не испытываю удовольствия...
Эти слова моментально привели ее в чувство, и он сразу же отпустил ее, смерил с головы до ног оценивающим взглядом, и Джесс, стоя в пробивавшейся из его дверей полосе света, сообразила, залившись краской, что забыла надеть халат.
Завершив осмотр, кузен Джон прижал руку к сердцу и грациозно поклонился.
— Впервые я склонен пожалеть о законах по поводу кровосмешения, — вымолвил он. — Ну а теперь, кузина, давайте посмотрим, на что налетел ваш неловкий жених. Я надеялся, что он будет поосторожней. По общему признанию, моральные устои нынче существенно ослабли, однако репутация леди...
— Заткнитесь, — с прискорбной грубостью бросила Джесс и пронеслась мимо. Но он оказался прав — бежать было нельзя. Выскочив из полосы света, она ровно ничего не увидела. Сзади слышались его размеренные шаги, а потом, когда она споткнулась обо что-то, лежащее на полу, его руки схватили ее за плечи и поддержали.
— Здесь где-то есть свет, — небрежно заметил он. — Стойте спокойно, дурочка, не то свернете себе шею.
Свет загорелся, на мгновение ослепив Джесс, а через мгновение она, вскрикнув, рухнула на колени рядом с распростертым телом Дэвида.
Глава 9
— И вернется прах в землю, ибо прах есть земля; и отлетит дух к Господу, вдохнувшему его.
Стоя между теткой и кузеном в тесном, отгороженном для семейства в церкви месте, Джесс вспоминала последнюю службу, на которой присутствовала в Англии. Контраст был разительным. Никаких ангельских голосов, парящих в широких каменных сводах, только слабое бубнящее бормотанье священника, читающего без особой убедительности древнюю службу по усопшим.
Темная, маленькая, приземистая приходская церковь Святого Айвса — одного из тысяч неприметных святых девственников — обладала суровой красотой. Ажурные старые окна были великолепны, хотя новые стекла напоминали о загородных пансионатах двадцатых годов; а верные женщины-прихожанки отличались истинным талантом в искусстве цветочной аранжировки. Джесс сомневалась, что о цветах позаботился кто-то из родственников; сама она, разумеется, не потрудилась. Так что белые и пурпурные гроздья, переполнявшие вазы у алтаря, должно быть, по обычаю сменялись еженедельно. Все это выглядело еще милее потому, что букеты составляли простые сезонные садовые цветы, большей частью сирень всевозможных сортов и соответствующих оттенков.
Но подлинным украшением церкви, которое оправдало бы и более безобразное архитектурное сооружение, чем крепкая постройка пятнадцатого века из песчаника, был сводчатый потолок с резными красочными балками и златовласыми ангелами.
В течение долгого дня с его угнетающими церемониями Джесс все время возвращалась мыслями к этим ангелам. Они превратились в какое-то средоточие, постоянно оказывающееся в фокусе ее неутомимого взволнованного воображения и посылающее некое успокоение и утешение. На самом деле это были некрасивые ангелы, неуклюжие и застывшие, неискусно вырезанные и недавно выкрашенные в первоначальные яркие цвета — вишнево-красный и ярко-золотой. Что же искупало грубость ремесленной работы и делало их прекрасными? Ибо ангелы в то же время были прекрасны. Прекрасны не мастерским исполнением, а верой, которая руководила ремесленниками. Вера выливалась в их творения, вера в Бога, и в ад, и в конкретного дьявола с рогами и хвостом, и конкретных ангелов с золотыми волосами — не желтыми, не соломенными, не белокурыми, а золотыми.
Джесс не предполагала, что подобная вера руководит хоть одним членом их компании. Тетя Гвиневра в своем неизменном черном одеянии, с резкими, крупными чертами лица, скрытого под вуалью, смахивала на монашку. Кузен Джон, как обычно, служил образцом приличия. На нем был официальный похоронный костюм, и его светлая голова сострадательно склонилась над закутанной головой матери, когда он сопровождал ее под руку из церкви. Однако один раз во время службы, когда священник описывал достоинства покойника как мужа и отца, он встретился взглядом с Джесс и позволил себе откровенно подмигнуть ей правым глазом.
Джесс буквально не знала, что ей надеть. У нее имелось одно черное платье с открытой спиной и на три дюйма выше колен, которое было бы неуместным, даже если бы лежало здесь, в чемодане, а не в комоде за три тысячи миль к западу. Заимствование или покупка одежды были бы поступком ханжеским и непрактичным, так что она в конце концов остановилась на белом, простого покроя платье-рубашке, у которого по крайней мере имелись рукава, и белом кружевном шарфе, который она приобрела прошлым летом, имея самое общее представление о правилах поведения в католических церквях. Рассматривая себя в волнистом зеркале в гостиной, она взглянула в собственные глаза с нанесенными на веки тенями, казавшиеся огромными под легкими складками кружев, и стыдливо стерла яркую губную помаду. Еще раз подумала и накрасилась снова. Она не питала особых чувств к старику, который лежал наверху мертвый, не испытывала ни горя, ни вины за то, что его не испытывает. Пускай местные жители глазеют и называют ее равнодушной бессердечной иностранкой.
Однако их взгляды и быстро брошенные приветствия оказались доброжелательными. Скорбящих собралось много, большинство из них составляли ровесники ее тетки; из друзей старика, должно быть, мало кто оставался в живых. Среди множества незнакомых лиц выделялось одно — лицо мистера Саймона Пенденниса, похожее на сморщенную сливу. У него было длинное старое тело, прямое, как палка, и пара острых, живых черных глаз. Запоминающаяся личность, но Джесс обратила на него внимание главным образом потому, что его представили как семейного адвоката.
