— Абсолютно исключено, — отрезал Бельяр. — Здесь только распределительный пункт.
— А как же Дорис? — воскликнул Макс.
— Дорис — другое дело, — с недоброй улыбкой сказал Бельяр. — Она исключение. У нее есть высокие покровители, как видите, она умеет устраиваться. У этой системы, как у любой другой, имеются свои изъяны, бывает, к некоторым относятся снисходительно и даже попустительствуют им, но так, впрочем, везде.
Макс не осмелился спросить, благодаря кому Дорис пользуется такими привилегиями.
Когда Макс, потирая в задумчивости подбородок, уже порядочно заросший щетиной, — в самом деле, сколько дней он уже не брился, сколько времени отделяет сцену на тротуаре от момента пробуждения и можно ли об этом спросить? — машинально поднес руку к воротнику рубашки, Бельяр поспешно остановил его.
— Не трогайте вашу рану, — сказал он, — ею еще займутся. И лучше будет, — добавил он, наклонившись к шее Макса, прищурив глаз и изучая ее профессиональным взглядом, — и лучше будет, если они займутся ею поскорее. А пока возвращайтесь к себе, дорогу вы знаете.
— Да, — послушно согласился Макс, — но я немного проголодался, может, мне дадут что-нибудь поесть?
— Принимая во внимание состояние вашего горла, — заметил Бельяр, — есть вам пока не рекомендуется.
— Да что там такое с моим горлом? — спросил Макс. — Я ничего не чувствую. По-моему, с ним все в порядке.
— Это нормально, — сказал Бельяр, — перед операцией у вас специальная диета. Позже вы сможете есть, а пока вам запрещено глотать что бы то ни было, да это, в любом случае, у вас и не получится. Я все устрою, скоро кто-нибудь придет присмотреть за вами.
14
Макс вернулся в свой номер, в обстановку которого за время его отсутствия внесли небольшие изменения, чтобы обеспечить ему более высокий уровень гостиничного комфорта. На полочке стоял поднос с экзотическими, но пока запретными фруктами: киви, манго, бананами и несколькими плодами папайи в целлофановой упаковке и рядом — умело составленный букет цветов. Создавая ненавязчивый звуковой фон, тихо играла музыка — череда знакомых, спокойных, не раздражающих слух произведений, выбранных, видимо, человеком с традиционным вкусом. Встроенное в ночной столик колесико позволяло регулировать громкость.
Там же на ночном столике лежала стопка из дюжины книг в одинаковом, словно из служебной библиотеки, красноватом переплете. Макс просмотрел названия. Судя по всему, книги были подобраны по тем же критериям, что и музыка: сплошь классические авторы — Данте, Достоевский, Томас Манн, Кретьен де Труа и все в таком духе, если не считать неизвестно как там оказавшийся «Материализм и эмпириокритицизм», который Макс в течение нескольких минут перелистывал с рассеянным любопытством. Еще раз безуспешно попытавшись разглядеть свою рану в матовой стеклянной двери туалета и едва удержавшись от искушения очистить и съесть банан, Макс вытянулся на кровати. Он отложил Ленина и открыл наугад «Освобожденный Иерусалим» в старом переводе (1840 года) Огюста Депласа.
Не успел он как следует углубиться в чтение, как в дверь постучали. Наверное, снова Бельяр. Но это был не он. В номер, улыбаясь, вошел коридорный, одетый, как положено, в черное и белое.
— Добрый день, мсье.
Только вместо обычного подноса с едой он нес металлический штатив с прикрепленным к нему флаконом прозрачной жидкости, от которого тянулась пластиковая трубка с иглой на конце, то есть то, что в обиходе называют капельницей.
Это был высокий молодой человек с вьющимися блестящими черными волосами и романской улыбкой а-ля Дин Мартин, лукавой и завораживающей. Внешностью он и в самом деле сильно напоминал Дина Мартина, вплоть до походки превосходного танцора и сверкающих карих глаз с синим отливом. Сходство было таким разительным, что Макс, вспомнив прецедент с Дорис Дэй, стал спрашивать себя, не оказался ли он лицом к лицу с подлинником. Понимая, что касается весьма деликатной темы, он все-таки отважился рискнуть.
— Простите, — обратился он к коридорному, — вы случайно не Дин Мартин?
— Увы, мсье, к сожалению, нет, — ответил тот с самой что ни на есть дин-мартиновской улыбкой.
— Мне он так нравился. Просто невероятно, как вы на него похожи, — извиняющимся тоном объяснил Макс.
— Возможно, — скромно улыбнулся коридорный, — мне и в самом деле иногда об этом говорили. Пожалуйста, закатайте рукав. Нет-нет, лучше правый.
Весь следующий час Макс лежал на кровати, в то время как водный раствор глюкозы, витаминов и минеральных солей распространялся по его организму. Затем в дверь снова постучали, — кажется, конца этому не будет, — и опять появилась свежая и улыбающаяся Дорис Дэй, как никогда излучающая дух вегетарианства и христианского терпения. За ней вошел молодой человек в одежде санитара, не похожий ни на кого из известных людей.
Макса попросили снять одежду, надеть специальную пижаму, шапочку и бахилы из голубой, шуршащей, как бумага, синтетической ткани и затем лечь на каталку, которую молодой человек вывез в коридор, после чего они двинулись в обратном направлении, пока не оказались у грузового лифта, просторного, как лифт в больнице, и скоростного, как лифт в небоскребе. Должно быть, они очень быстро спускались с большой высоты, так как Максу пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы освободить заложенные уши, прежде чем они достигли третьего подземного этажа.
Снова потянулись залитые белым светом коридоры, с множеством широких двустворчатых дверей, пока один из них не вывел их к операционному блоку, ничем не отличающемуся от любого другого операционного блока, да и хирург тоже не вызывал в памяти никаких ассоциаций.
— Сейчас мы вас немного починим, — прокомментировал врач, вонзив еще одну иглу в руку Макса, на сей раз в левую, — о нарушении жизненно важных функций, естественно, речь больше не идет. Мы лишь почистим рану, зашьем пострадавшие сосуды и ткани, восстановим поврежденный участок спинного мозга — это и в самом деле деликатный момент — и сделаем небольшую косметическую операцию, чтобы замаскировать следы, оставленные оружием нападавших.
Прежде чем он успел закончить объяснения, Макс погрузился в химический сон.
Проснулся он внезапно. Прежде чем он понял, что находится у себя в номере, прошло несколько мгновений, но он сразу же узнал Дорис Дэй, сидевшую на стуле у изголовья кровати и листавшую какую-то брошюру. Едва он собрался что-то спросить, как она мягко закрыла ему рот правой ладонью, одновременно приложив указательный палец левой к своим губам.
— Не разговаривайте, — ласково сказала она, — еще слишком рано, и вам может быть больно. Но не беспокойтесь, теперь все будет в порядке. В вашем состоянии рана быстро заживет, вот увидите, завтра вам будет уже намного лучше.
Хотя из того, что она сказала, он почти ничего не понял, он все же послушно кивнул головой, бросил взгляд на капельницу, игла которой по-прежнему торчала в его правом предплечье, и заснул как убитый.
