— Послушай, — зашептал он, — я забыл тебе кое-что сказать.
— Да, мсье Макс, — отозвался Берни.
— Слушай внимательно, сегодня не зови меня так, называй меня сегодня просто Полем, я тебе потом все объясню, хорошо?
— Отлично, — сказал Берни, — так зовут моего пасынка, так что мне будет нетрудно запомнить.
Макс, который, как вы, наверно, уже поняли, был не самым веселым, не самым общительным и разговорчивым на свете, сев за столик, совершенно преобразился. С его лица не сходила улыбка, то добродушная, то заговорщическая, то сердечная, то обольстительная, то великодушная, он сразу взял слово, и так продолжалось до самого конца, он ловко нанизывал одну на другую разные истории и шутки, знаки внимания и комплименты, остроты и каламбуры, тонкие замечания и редкие цитаты, воображаемые воспоминания и исторические свидетельства, преподнося все это ненавязчиво и совершенно не производя впечатления человека, которому во что бы то ни стало надо блеснуть. Берни корчился от смеха после каждой истории, Фелисьен смотрела на Макса влажными взволнованными глазами с непривычной нежностью и восхищением.
Макс играл свой блистательный спектакль от аперитива до десерта. Фелисьен и Берни, не отрывая взгляда от его губ, то улыбались, то покатывались от смеха. Время от времени Фелисьен оборачивалась к Берни, словно призывая очаровательного друга Поля разделить ее веселье, а рука этого очаровательного друга, словно выражая переполнявшее его удовольствие, будто невзначай иногда оказывалась на плече Фелисьен. Время от времени они оба обменивались взглядом, словно восторженные зрители, которые по прихоти кассира, продававшего билеты, оказались на соседних местах и которые, хоть и не знакомы, разделяют друг с другом упоение представлением. Прекрасное настроение, замечательный вечер. Посетители, сидящие за соседними столиками, и даже официанты улыбались и с легкой завистью поглядывали на это веселящееся трио, где Макс исполнял главную партию, вдохновенно, как никогда.
Внезапно на середине фразы он замер с вилкой в руке, а его улыбка вдруг застыла, словно изображение в стоп-кадре. Он с ледяным выражением смотрел на Фелисьен и Берни. Над столом повисла неловкая тишина.
— Послушайте, вы оба, вы что, думаете, я ничего не замечаю? Вы думаете, я не вижу, во что вы тут играете? Может, вы полагаете, что я буду терпеть это в моем присутствии?
Поднявшись, он достал из внутреннего кармана несколько банкнот, уронил их на стол и, не сказав больше ни слова, удалился с выражением оскорбленного достоинства.
На следующее утро он снова встретился с Берни в кафе возле Шатле.
— Ну, как это выглядело? — спросил Макс. — Я хорошо сыграл?
— Бесподобно, — ответил Берни, — вы были неподражаемы.
— Это только благодаря тебе, — признался Макс, — ведь это ты все придумал. Как она это приняла?
— Бедняжка, она не знала, что и думать, — сказал Берни. — Надо было ее как-то утешить, не правда ли? Ну, я и позаботился об этом. Отвез ее домой, а дальше вы сами можете догадаться.
— Очень хорошо, — одобрил Макс, — ты правильно сделал.
— Мы с ней договорились встретиться в следующий четверг.
— Будь с ней осторожен, — забеспокоился Макс, — она не такая уж покладистая, характер у нее еще тот.
— Да ладно, — отмахнулся Берни, — я привык к таким. Но где вы теперь будете ночевать?
— В отель я возвращаться не хочу, — объявил Макс.
— Это не проблема, — с готовностью откликнулся Берни, — перебирайтесь ко мне.
— К тебе? У тебя слишком тесно, я же знаю.
— Я переехал, — сообщил Берни, — теперь живу на бульваре Тампль, не так шикарно, как возле парка Монсо, зато места намного больше. Теперь мне это по средствам — видели вчера мой костюм?
— Кстати, — вспомнил Макс, — я тебе должен за вчерашний ужин.
— Оставьте, мсье Макс, потом как-нибудь. А сейчас пойдемте лучше к Жильберу.
В заведении, которое недавно открыл Жильбер, в этот час было просторно, сумрачно и тихо. Внутреннее убранство производило впечатление простоты, хорошего вкуса и респектабельности, как и сам Жильбер, оказавшийся на месте.
— Итак, вы пианист, — произнес он.
— Правильнее сказать, я был им, — уточнил Макс.
— Мсье Макс великий артист, — с воодушевлением подтвердил Берни.
— Видите ли, — сказал Жильбер, — мне нужен человек, на которого я мог бы положиться, я знаю, какие проблемы порой возникают с музыкантами, поэтому, если вы не возражаете, может, приступим к прослушиванию?
— Ты что, Жильбер, — возмутился Берни, — разве так можно, ты забываешь, что перед тобой музыкант международного класса!
— Никаких проблем, — успокоил его Макс. — Что бы вы хотели послушать? Классику или что-нибудь более популярное?
Поскольку Жильбер предоставил выбор ему, Макс сыграл одну за другой «Лауру», «Лизу», «Селию» и закончил все парой полонезов.
— Отлично, — высказал свое мнение Жильбер, — меня это полностью устраивает.
Тут дверь с силой распахнулась, и в бар ворвался разъяренный Бельяр.
28
Не поздоровавшись и не обратив на Жильбера и Берни никакого внимания, Бельяр решительным шагом направился к Максу.
— Что вы себе позволяете? — заорал он с порога. — Если вы полагаете, что мы не присматриваем за вами, то сильно ошибаетесь! Дважды, вы дважды нарушили предписания! Вы совершили двойное правонарушение. Мало того, что вы заставляете ваших прежних знакомых узнавать вас, вы…
— Но я здесь ни при чем, — перебил его Макс, показывая на Берни, — ведь он сам меня узнал, это у ваших хирургов надо спросить, почему они так плохо сделали свое дело.
— Не смейте оправдываться! — завопил Бельяр. — Мало этого, вы вернулись к вашей прежней профессии!
— Вовсе нет, — защищался Макс, — я просто показывал этим господам, что я умею делать.
— Ладно, — сказал Бельяр, подозрительно быстро успокаиваясь, — на сей раз это вам сойдет с рук.
Теперешний Бельяр совсем не походил на прежнего, каким мы видели его в Центре. Ни следа равнодушного, ленивого высокомерия, которое так не понравилось Максу во время их первой встречи. Теперь, судя по всему, он был крайне возбужден и неспособен владеть собой, словно одновременно готов разъяриться или безвольно сникнуть. Жильбер и Берни на всякий случай отошли от рояля и отступили к двери, ведущей в подсобку.
— Выйдем отсюда, — произнес Бельяр, кивнув головой в их сторону, — на улице мы сможем поговорить без помех.
Они вышли. Улица. Машины с включенными приемниками. Музыка, самая разная музыка, вырывающаяся из окон с опущенными стеклами. Иногда только ритмический рисунок или тяжелая линия басов, от которых мурашки бегают по коже. Некоторое время они шли молча, затем Бельяр снова заговорил.
