— Иван Георгиевич? — переспросила одна из старух. — Это Ванька-бомбешник, что ли?
— Бомбешник? — поднял брови господин. — А что, все знают, что он бомбешник?
— А как же не знать, — сказала старуха, — ведь мы же здесь все живем, соседи, чай. Все друг про дружку знаем.
— Да? — удивился он. — От ваших знаний, бабули, кому-то могла быть большая польза.
— Чего? — Вторая старуха приложила кривую ладонь к тугому уху.
— Я спрашиваю, — повысил голос пришедший, — где же он проживает, ваш бомбешник?
Прежде, чем ответить на вопрос, старухи тут же, перебивая друг дружку, объяснили пришедшему, что проживает Ванька в полуподвале, как спустишься, сразу направо, и попутно изложили пришедшему всю Ванькину биографию. Когда и при каких обстоятельствах родился и у каких родителей, какой был красивый мальчик до армии и какой стал некрасивый после. И про родителей его рассказали, и про бабку, которая за ним ухаживает: и готовит ему, и стирает, и по делам его с большими сумками куда-то все ездит и привозит ему какие-то, как они сказали, запчасти.
— Значит, бабка там тоже с ним? — спросил пришедший.
— Бабки нет, — сказала первая старуха, — бабка-то в Москву поехала за запчастями. Уж три дня как поехала, и все нету.
— И что же, теперь за ним никто не ухаживает? — спросил пришедший.
— Ну почему ж, — отвечала та же старуха. — Мы ухаживаем, в магазин ходим, стираем, он нам плотит за это.
— Богатый? — спросил приезжий.
— Да уж не бедный. Он за эти за бомбы-то хорошо получает. К нему ж клиенты-то подъезжают на этих, как их…
— На сердимесах, — подсказала вторая старуха.
— Не на сердимесах, а на мердисесах.
— Что в лоб, что по лбу, — отозвалась вторая старуха.
— И на джинах, и на каляках, — уточнила первая старуха, имея в виду джипы и кадиллаки, и тем поставила вторую старуху на место.
Пришедший поблагодарил бабушек за подробную информацию и пошел дальше. Ступени в полуподвал были кривые, скользкие, лампочка отсутствовала, пришедший спускался осторожно, держась рукой за сырую шершавую стену.
Спустился, нащупал обитую рваным войлоком дверь, но прежде, чем постучать, переложил портфель из правой руки в левую, а правой придержав шапку, приткнул глаз к замочной скважине.
Впрочем, ничего интересного он не узрел, кроме сырой узкой комнаты с ободранными обоями, стола, освещенного лампой с низко опущенным оранжевым абажуром, сутулой спины в сером свитере и седой головы.
Не отрывая глаза от скважины, господин постучал два раза, потом три, потом один раз и, увидев, что сидевший за столом развернулся и едет в коляске ему навстречу, отпрянул от двери.
При виде Ваньки всего, как он есть, пришедший испытал желание попятиться, но его учили владеть собой во всех обстоятельствах, и он собой овладел.
Наставив на гостя пластмассовую ногу, Жуков мерцал одним глазом, и в мерцании этом таилось сомнение.
— Вы от Иван Иваныча?
— Да нет, — сказал незнакомец, — пожалуй, сам от себя. Разрешите войти?
— Вас кто-нибудь направил ко мне?
— Почему вы думаете, что меня кто-то должен направить? Неужели я не могу прийти сам от себя?
— Но от кого-то вы узнали, как ко мне надо условно стучать.
— Ну, знаете, тайна эта к числу непостижимых никак не относится. Все подпольщики-любители придумывают одну и ту же формулу стука. Сначала тук-тук, потом тук-тук-тук и еще раз тук. И все. Никакого разнообразия. Разрешите войти? — повторил он.
Ванька, подумав, откатился к столу и только после этого сказал:
— Войдите. Закройте дверь на задвижку. Стойте, где стоите. Кто вы?
— Сейчас скажу. — Нежданый гость снял шапку, обнажив лысое темя, покатое, загорелое и растресканное, как старая черепица. — Только вы не пугайтесь и не совершайте поспешных действий. Я уполномоченный или, проще сказать, начальник местного отделения ФСБ, кагебешник по-вашему.
— Вы хотите меня арестовать? — тихо спросил Ванька.
— Ну что вы! — улыбнулся пришедший. — Если арестовать, я бы вряд ли пришел один. Тем более сюда. Ваша лаборатория числится у нас как «Малая Хиросима». Как вам, кстати, название? Так вот, у меня никаких зловещих намерений относительно вас не имеется, а совсем даже наоборот…
— Хотите, чтобы я вам рассказал о своих клиентах?
— Не скрою, было бы интересно. Но в данном случае я вам хочу рассказать кое-что о наших клиентах. По крайней мере об одном из них. У нас, как вы знаете, недавно прошли выборы районной администрации. И наше население очень дружно, в едином, как говорится, порыве выбрало себе молодого, энергичного…
— Вы имеете в виду Саньку?
— Ну, вы нашего руководителя можете называть и Санькой по праву бывшей дружбы, а для меня он теперь Александр Петрович, хотя и я с ним в далекие юные годы тоже имел честь встречаться. Но все это чушь. Я просто хотел вас спросить. Вы хорошо помните время, когда в Москве снимали комнату у диссидентской старушки и как Жердык к вам туда приходил?
— Вам надо, чтобы я на него настучал? — спросил Ванька иронически.
— Какое гадкое слово! Хотя укоренилось. Так вот, я сам хочу вам кое на кого настучать. Позвольте все-таки к вам приблизиться?
— Ну приблизьтесь, — разрешил Ванька. — Но учтите, что…
— Уже учел, — поспешно заверил гость.
Приблизившись, он поискал глазами стул, но, не найдя его, сел на зеленый ящик, вроде патронного, положил шапку на стол, портфель на колени, щелкнул замками, достал красную картонную папку, развязал шелковые тесемки, достал из красной папки другую, желтую, и со словами «я думаю, вам было бы интересно» протянул ее Ваньке. Это были ксерокопии старых рукописных текстов. Донесения агента по кличке «Сердце красавицы», или сокращенно «СК», выглядели приблизительно так:
«…давал мне читать книгу Орвелла „1984“. Когда я ему вернул книгу, он спросил: ну как? Я сказал, что книга сильная, но ужасы, описанные в ней, кажутся мне слишком надуманными и неправдоподобными. Он спросил меня, а не кажется ли мне жизнь в Советском Союзе похожей на ту, что описана у Орвелла. Я сказал, что не кажется, у нас нет такого тотального контроля над каждым человеком, нет и быть не может. Он мог бы быть в Германии или Англии, но не у нас, где благодаря характеру народа всегда был есть и будет бардак, который является наиболее эффективной формой неосознанного саботажа. С этим мнением он согласился, но настаивал на том, что пророчества Орвелла гениальны. Давал читать мне „Архипелаг ГУЛаг“ и тоже спрашивал мнение. Я сказал, что книга замечательная, документальная, но некоторые факты кажутся мне не совсем достоверными. Он стал со мной спорить, говоря, что это книга необычайной художественной силы, что, может быть, во всей мировой литературе нет ничего равного ей по силе. Я спросил: это даже лучше „Войны и мира“? Он сказал — да, лучше „Войны и мира“. Я сказал, это уж слишком, он сказал, ах слишком, в таком случае я тебе вообще ничего давать не буду. Но уже через полчаса предложил мне почитать книгу югославского автора Милована Джиласа, говоря, что это тоже очень сильная книга, даже сильнее, чем „Архипелаг Гулаг“…»
