Брежнев помрачнел.
– Я считаю, мы должны со всей ответственностью спросить с некоторых товарищей за соблюдение социалистической законности при отправлении своих высоких должностей, а также за соблюдение морально-этических норм, – продолжил свои доводы Юрий Владимирович, но, взглянув на Брежнева, осекся: Генсек снова с живым интересом разглядывал фотографии, на которых были сняты стодолларовые купюры.
Взглянув на умолкнувшего Андропова, Леонид Ильич уверил его:
– Мы обязательно поговорим об этом на Политбюро!
Об этом «обязательно» Брежнев, конечно, забудет, да это и не так важно. Андропов взглянул на часы: прошло всего десять минут их разговора, а Генсек уже явно слабо соображает, все чаще жуя ртом пустоту. Раньше он держался минут двадцать, но тут, видимо, страшная правда, да еще фотографии сразили его наповал.
– Ты работай, Юрий Владимирович, продолжай в том же духе! – уже с трудом прожевывая слова, выдавил из себя Брежнев. – А то все, понимаете ли, только просить приходят! Дай им один миллион, дай два! А вот Юрий Владимирович сам приносит! Действуй, Юра! А фотографии эти оставь, я их тут кое-кому покажу! Добренькими все хотят быть!
Андропов кивнул, поднялся, понимая, что время его истекло.
– Давай действуй, мы тебя поддержим! – радуясь, что Андропов уходит, улыбнулся Брежнев и вяло пожал его руку.
Андропов именно этих слов и ждал. Эти слова он и передаст канцеляристу Константину Устиновичу Черненко, который уже поджидал его, чтобы зафиксировать в своих анналах протокол состоявшейся встречи между Брежневым и Андроповым. На заседании очередного Политбюро Черненко доложит о ней и о том, как не покладая рук трудится товарищ Брежнев, не упуская из вида ни одного важного государственного вопроса. Ну а позже, когда прихлебалы Гришина будут нападать на Андропова за чрезмерную активность его спецслужб, Юрий Владимирович сможет своим недругам напомнить эту просьбу Брежнева «продолжать в том же духе», а для него приказ Генерального секретаря – не снижать темпов расчистки авгиевых конюшен – и есть главный жизненный ориентир. Юрий Владимирович прежде всего исполнитель воли Генерального секретаря, не больше, но и не меньше.
– Спасибо за поддержку, Леонид Ильич! – посерьезнев, проговорил Андропов и вышел из кабинета.
На столе стояли чашки с чаем, заварной чайник был накрыт нарядной русской куклой в пышном сарафане. На больших тарелках лежали бутерброды с красной рыбкой, финским сервелатом, с бужениной и с сыром. В фарфоровых вазочках – шоколадные конфеты и печенье. Зоя поджидала Беркутова. И он не заставил себя ждать. Прибежал, виновато улыбаясь. Зоя, увидев его, просияла, стала торопливо разливать чай. Беркутов присел у стола. Зоя тут же положила ему на тарелку три бутерброда, налила чаю покрепче. Сама села напротив.
– Чай уже остыл, но вы так и любите! – улыбнулась Зоя. – А вот я люблю горячий!
– Помню!
Она улыбнулась. Директор был чем-то озабочен, а может быть, и расстроен, однако по выражению его лица всегда трудно было узнать, что творится у него на душе. За годы работы с ним она и сама научилась скрывать свои чувства, но по отдельным деталям уже умела определять настроение Беркутова. Сейчас его что-то тревожило.
– Наш Максимыч все посылочки запаковал в одну большую коробку. На каждой посылочке написано кому, я сам коробку поднимал, она, честно сказать, тяжеловата! Но ты не волнуйся. Максимыч сам внесет ее в вагон, а в Костроме, я уже позвонил, тебя обязательно встретят, погрузят коробку в машину и занесут прямо в номер! Сама за нее не хватайся! – он вздохнул. – Ну вот, вроде бы все!
Он улыбнулся, взял бутерброд с красной рыбой, стал есть, запивая чаем. Зоя вытащила из стола бутылку армянского коньяка, пять звездочек. Вопросительно взглянула на Беркутова.
– На дорожку? – предложила она.
Георгий Константинович задумался. Иногда он пропускал рюмочку, но не больше.
– Сегодня что-то не хочется! Но ты за меня рюмочку выпей, на дорожку полагается!
Он погрустнел, вздохнул и сам налил Зое Сергеевне коньяку, та подняла рюмку.
– Подожди!
Он взял ее рюмку, понюхал, лизнул, блаженно сощурился.
– Ах, хорошо!
Потом передал Зое, и она поднесла рюмку к губам.
– Чтоб у вас здесь без меня все было хорошо и с вами бы ничего не случилось! – влюбленно глядя на него, произнесла она.
Он несколько раз кивнул, как бы соглашаясь с ее словами. Зоя одним махом выпила коньяк, слегка поморщилась.
– Я, Зоенька, буду скучать по тебе, грустить и ждать с нетерпением! Как говорится, жду ответа, как соловей лета! Не сомневаюсь, что у тебя все пройдет на должном уровне! Провожать не поеду, долгие проводы – лишние слезы, поцелуемся здесь!
Беркутов поднялся, взял ее за плечи и поцеловал в щеку, Зоя вдруг порывисто обняла его, поцеловала в губы, и в этот миг в кабинет неожиданно заглянула Лида. Она увидела их целующимися и тотчас прикрыла дверь. Но ни Зоя, ни Беркутов этого не заметили.
Лида же как приклеенная стояла у двери Зоиного кабинета, потрясенная увиденным и не в силах сразу уйти. В приемной хоть и никого не было, но пишущая машинка Люси стояла незачехленная, видимо, секретарша находилась где-то здесь, в магазине. Горела настольная лампа, на столе лежала Люсина сумка. Слезинка сама собой выкатилась из глаза, скользнула по щеке, оставив след. Лида вытащила носовой платок, вытерла слезы и торопливо вышла из приемной, уговаривая себя, что ничего страшного не случилось. Зоя уезжает, все целуются на прощание, так что ничего зазорного в том нет. Но чем больше она уговаривала себя не принимать этот поцелуй всерьез, тем больнее сдавливало сердце, тем жарче разрасталась обида в душе.
Был уже вечер. Култаков сидел у себя в кабинете, просматривая входящие документы и расписывая их по службам. Он всегда подписывал документы в конце дня, за исключением бумаг из комитета. Андропов требовал отвечать на них без промедления. Бумаги же горкома и прочих не менее важных инстанций такого безотлагательного ответа не требовали. Вошел Боков. Култаков взглянул на него, жестом приказал садиться. Тот сел. Зазвонил телефон. Генерал взял трубку, секунду-другую слушал.
– Прошу прощения, Игнатий Федорович, у меня начинается оперативка, начальники отделов уже собрались, сидят, ждут, созвонимся попозже! – нахмурившись, сказал он.
Он положил трубку, его лицо застыло, как маска.
– Секретарь горкома клюет мою печень, а я не Прометей! Моя печень не вечная!
– Можно, я объясню? – Боков подался вперед, чтобы выложить свои аргументы, но Култаков его перебил:
– Что вы мне объясните?! Аримина нет? Нет! И ничего больше объяснять не надо! А им надо, чтоб он жил, потому что некому им больше будет взятки таскать!
Боков шумно вздохнул, заерзал на стуле. Култаков взглянул на него.
– Ну хорошо, объясняйте, черт вас возьми. Почему молчим?!
