– Ты не представляешь, как я рада тебя слышать! И еще очень хочу видеть!.. Сейчас же! Немедленно! Але?! Ты слышишь меня?!. Приезжай ко мне! Все бросай и приезжай! Мой муж забрал свои вещи и уехал! Я одна! Ты приедешь?! – нетерпеливо воскликнула она.
Она воображала, что он не станет раздумывать, все бросит и примчится к ней на крыльях любви, ведь он так домогался первого любовного свидания, но после ее вопроса «Ты приедешь?» вдруг возникла странная пауза. Антон помнил наставления матери и теперь не знал, что сказать.
– Я сейчас не могу встретиться с тобой.
– Почему? Они били тебя?
– Никто меня не бил!
– Почему тогда не можешь?!
– Ну как почему? – Он наморщил лоб, стараясь придумать хоть какие-то объяснения, но на ум, как назло, ничего толкового не приходило. – Я трое суток провел в холодной камере, простыл, и мне нужно немного подлечиться!..
– Приезжай, я тебя вылечу! У меня и мед есть, и лекарства, и горчичники. Я тебя к утру на ноги поставлю! Честное слово! Приезжай! Бери такси и приезжай!
– Мама приехала, и она этим активно занимается. Я не могу ее сейчас оставить.
– Но ты ведь взрослый мальчик, при чем тут мама?! А я жутко хочу тебя видеть! Ты понимаешь?!
– Я понимаю, но пока не могу!
– А когда ты сможешь?! Завтра?
– Завтра вряд ли! Может быть, через неделю или позже. Мне надо все обдумать!..
– Что случилось?!
– Да ничего не случилось! – Он снова наморщил лоб, стараясь сообразить, что еще могло с ним случиться, помимо простуды. – Просто трудно все объяснить… – Он вздохнул.
Маша слушала тишину в трубке и вдруг поняла, что это конец их любви. Собственно, никакой любви и не было, так, влюбленность, влечение, физическая тяга, сексуальные фантазии юнца, совсем еще мальчишки, и все это выдуло из него одним болезненным сквозняком. А она поверила в его клятвы, признания, слова – и вдруг все рухнуло, и ничего не осталось, кроме щенячьего писка и телячьего блеяния. Слезы брызнули сами собой, Маша заплакала, завыла в голос, не понимая, за что ее так наказала судьба. За что?! За всеми этими слезами Маша забыла, что разговор продолжается, никто из двоих трубку не положил. Антон успел перенести телефон на стол и, поддерживая трубку плечом, взял кусок булочки, намазал его толстым слоем варенья и стал жадно есть, запивая холодным чаем, оставшимся на столе. Поев, Антон неожиданно приободрился и решил, что надо расставить все точки над «и». И, вздохнув, опять заговорил в трубку:
– Понимаешь, мы должны расстаться! Это очень серьезно! Але, ты слышишь меня?
Маша, снова услышав голос Антона, тут же перестала рыдать и крепко прижала трубку к уху.
– Але, Антонка?! Это ты?!
– Да, это я!
– Антонка, приезжай ко мне! – выпалила Маша. – Я очень хочу тебя видеть! Очень-очень!..
– Мы должны расстаться…
– Почему?!
– Почему-почему? Должны – и все! Я перешел в разряд опасных людей и не хочу, а точнее, не могу после всего случившегося брать на себя ответственность за чью-то судьбу… Потому, черт возьми!.. Хватит молоть чушь! Это не телефонный разговор!..
– Антоша! – выкрикнула она.
– Не ори! Все!
И он бросил трубку.
– Истеричка!.. – пробурчал Антон и допил чай.
11
Церковь была небольшая, но тихая, чистенькая. Беркутов, не спеша, разглядывал старые, потемневшие иконы, развешанные по стенам, когда к нему из-за алтаря вышел священник. Тот был уже в преклонных годах, но живой и острый взгляд выдавал духовную мощь его натуры. Беркутов приблизился, перекрестился, а потом и поклонился святому отцу.
– Я Беркутов Георгий Константинович, – негромко проговорил он, и священник кивнул.
– Да-да, мне передавали.
Беркутов оглянулся. В церкви, шаркая подошвами, ходили две старухи, выбирая из чаш для свечей недогоревшие огарки и протирая церковную утварь.
– Извините, я мог бы с вами поговорить наедине? – обратился Беркутов к батюшке.
Священник пристально взглянул на него.
– Ты хочешь исповедоваться, сын мой?
Беркутов кивнул.
– Только я неверующий, даже наоборот, состою в коммунистической партии, так что… – Он запнулся, вытащил платок, вытер испарину.
Легкая улыбка мелькнула на губах священника. Он сочувственно взглянул на Беркутова.
– Мы никому в исповеди не отказываем!
– Только давайте назовем это разговором. Или беседой, мне так будет легче!
– Как вам угодно. Прошу!
Он провел Беркутова за алтарь, в небольшую комнату, где хранилась церковная утварь. Они присели на деревянную скамейку. Священник взял в руки крест.
– Я вас слушаю! – сказал он.
Георгий Константинович на мгновение задумался.
– В последнее время я часто думаю, что обеднил себя, лишив общения с Богом. Меня скоро арестуют, я стану изгоем, врагом государства, и все будут требовать моего расстрела, казни, распятия, как это все уже было не однажды, вы помните, а Бог, как мне кажется, никогда бы не оттолкнул меня от себя! Ведь правда?
Священник кивнул.
– Господь ко всем милостив! – кротко выговорил он. – Особенно к раскаявшимся!
– Вот я и хотел спросить: мог бы я молиться Господу и разговаривать с ним?
– Вы крещеный? – спросил священник.
– Да, бабушка в детстве меня тайно окрестила, надела крестик, и я всю войну носил его, даже Бога вспоминал на войне. Оттого, видимо, Господь меня в живых и оставил. Ни одного ранения не получил. А как только крестик снял, так и начались напасти!
Священник снова кивнул.
– А за что вас собираются арестовывать? – поинтересовался священник.
– Они считают, что я вор, взяточник! Но все, что я зарабатываю, я зарабатываю своим трудом, с детства чужой копейки не взял. Да, законы, возможно, нарушаю. Они меня осудят, но Господь пусть сам рассудит. Так можно?
– Можно!
Беркутов заулыбался, поднялся со скамейки.
– Спасибо вам, батюшка, за поддержку! Мне и вправду полегчало! Я долго собирался и, выходит, не зря к вам пришел. Спасибо вам, отче! Как много я потерял, что прежде не ходил к вам!
Беркутов не выдержал и поцеловал руку батюшке.
Георгий Константинович с тихой улыбкой на лице вышел из церкви. День был хоть и осенний, но теплый, солнечный. Беркутов, по обычаю, раздал нищим милостыню. На паперти сидели четыре калеки, и он выдал каждому по красненькой, по десять рублей. Те обрадовались, стали креститься и желать ему милостей Господних. Обернувшись, директор заметил сутулую фигуру филера в сереньком плащике, тоскливо поджидавшего его, но даже это не испортило ему хорошего настроения после встречи с батюшкой. Беркутов с облегчением вздохнул и не спеша двинулся по улице. Филер огляделся по сторонам и направился следом.
