Творилось что-то неладное: Мура уже второй час топталась на одном Месте. Любовная сцена решительно «не шла», а ведь раньше это была ее специализация! До сих пор никто лучше Алены Вереск не мог описать, как «мужественный красавец сжал ее в своих объятиях».
— Неужели я исписалась? — спросила она себя в тревоге и сама себе ответила:
— Нет, тут дело в другом… В этом убийстве!
Увы, ей не давало покоя это дурацкое пестрое платье, неожиданно всплывшее на поверхность из глубин подсознания. Точнее, даже не само платье, а всего лишь его край, мелькнувший в длинном, как прямая кишка удава, коридоре Дома культуры строителей. Из-за этого самого воспоминания Муру мучило неотступное беспокойство. Она уже сомневалась во всем и прежде всего в том, что манекенщицу зарезал Лоскутов. Если убийство и впрямь произошло в считанные минуты, как утверждает коренастый следователь, совершенно не годящийся на роль героя-любовника, то женщина (в платьях все-таки ходят преимущественно женщины) в коридоре возникла неспроста!
— Я не смогу работать, пока не докопаюсь до истины! — решила Мура и закрыла файл. Сначала Мура посидела, подперев голову на манер роденовского «Мыслителя» и пытаясь сосредоточиться, — безрезультатно. После чего сменила тактику: устроилась на диване и закрыла глаза. Долго она так не пролежала, подскочила и стала с бешеной скоростью одеваться. Кое-как расчесалась, небрежно мазнула помадой по губам и выскочила из квартиры, предусмотрительно прихватив с собой диктофон, который, как показали последние события, наряду с косметичкой всегда должен присутствовать в сумке уважающей себя женщины. Мура спешила на вокзал. Почему? Да потому, что она вспомнила разговор между Лоскутовым и его помощником, подслушанный ею накануне, когда еще она находилась в загородном особняке на положении полуфабриката или, вернее, промежуточного материала, предназначенного для преобразования в бессловесный кусок мяса. Ладно, теперь это уже неважно, а важно, что Лоскутов упомянул о бабке манекенщицы, доживающей свой век в Озерске, в доме для престарелых. Может, Мура, и ошибалась, но в детективной литературе, сколько она помнила, корни всех преступлений искали в прошлом. А кто может лучше знать прошлое мертвой манекенщицы, чем ее бабка?
Муре повезло: электричка на Озерск уже стояла у платформы. Она купила билет, газету, чтобы скоротать время в дороге, а также — уже в последний момент — бублик, щедро усыпанный маком. Все-таки Мура ничего не ела с самого утра, впрочем, ее это мало беспокоило, поскольку увлекшись чем-нибудь, она всегда забывала о таких пустяках, как хлеб насущный. Обычное дело для творческой натуры.
По прибытии на место назначения Мура вступила в общение с аборигенами и очень скоро узнала, где ей следует искать бабку манекенщицы. Уселась в автобус и отправилась искать прошлое убитой красавицы, причем, как ей представлялось, непременно темное.
* * *
В интернате для престарелых и инвалидов Муру ждало страшное разочарование. Нет, искомая старушенция там наличествовала, и администрация богоугодного заведения не чинила никаких препятствий самодеятельной следопытке. Беда была в другом: Ефросинья Степановна Калачева, та самая бабка Лики Столетовой, ничего не могла рассказать ни Муре, ни кому-нибудь еще.
— Рассеянный склероз, — со вздохом пояснила такое ее состояние пожилая нянечка, протиравшая тряпкой окна.
От нее же Мура узнала, что несколько дней назад бабку уже посещал товарищ с удостоверением сотрудника МВД и тоже отправился восвояси несолоно хлебавши.
— И давно она такая? — поинтересовалась Мура, косясь на бабулю в белом платочке, дремлющую на скамейке в лучах теплого майского солнышка.
— Давно… Уже года три не в памяти. Да ее внучка сразу спровадила к нам, как только она перестала себя обихаживать. А у нее, у Степановны, жисть была чижелая, так что не удивительно…
— А вы знали ее раньше? — наконец спохватилась Мура.
— А как же, — поведала словоохотливая нянечка, — мы же вместе на фабрике работали, только она на пенсию раньше пошла. Ох и жисть у нее была, ох и жисть… Сама дочку без мужа вырастила — ну, не сложилось у нее там чего-то, — а та дочка тоже дитя нагуляла, да на бабку и бросила. Уехала кудысь на Севера, да там гдей-то и пропала, с тех пор от нее ни слуху ни духу. Внучку Степановна выходила, вынянчила, а она тоже в Москву завеялась, и, говорят, убили ее там… А я вот, как вышла на пенсию, все тут, с тряпкой… У меня тоже дочка больная и внуков трое, — закончила она свой рассказ краткой автобиографической справкой.
— А внучка что же, не навещала ее? — Мура торопилась разузнать побольше, пока нянька не проявила бдительность и не поинтересовалась Муриной личностью. С какой это, собственно, стати она здесь расхаживает и задает свои подозрительные вопросы?
Однако нянечка оказалась патологически доверчивой и не собиралась проявлять бдительность, а напротив, охотно отвечала:
— Анжелка-то? Да ни разу! Как привезла сюда, так и забыла. Вот она, благодарность. Какая дочка, такая и внучка. Чем она там в Москве занималась, интересно?
— Манекенщицей была, — механически пробормотала Мура.
— Это что ж такое? — охнула нянечка.
— Одежду демонстрировала…
— Смотри-ка, — цокнула языком бабулька, споласкивая тряпку в ведре с надписью «1 эт.», — она с детства дрыгалка была. Мы тогда рядом жили в фабричных домах, это уж потом я к дочке переехала… И она, Анжелка, можно сказать, на глазах у меня выросла. А что, она ладная была, ничего не скажешь, только, видать, как и ее мамаша, без царя в голове. Не знаете, за что ее убили-то?
Мура покачала головой.
— А вы что же, им родня? — в первый раз за всю беседу выказала любопытство нянечка.
— Дальняя, — потупилась Мура.
— Понятно. — Нянечка снова принялась драить стекла. — Только у Степановны теперь ничего нет… Квартиру Анжелка сразу продала по дешевке — дом ведь барачный, деревянный — — А где она жила? — спросила Мура, сама не вполне понимая, зачем ей это знать.
— Сомневаешься, что ли? — по-своему расценила ее въедливость нянечка. — Я тебе точно говорю, что продала. Ну, если хочешь, выясни в домоуправлении, они тебе там все обскажут. — И она назвала адрес, добавив, что это довольно отдаленный микрорайон.
Мура поблагодарила ее, попрощалась и двинулась туда, где прошло детство мертвой красавицы. В душе она сильно сомневалась в целесообразности своего путешествия.
Это был двухэтажный деревянный дом, недавно оштукатуренный, к тому же утопающий в зелени, а потому выглядевший почти пасторальной картинкой. Внутри, конечно, все было совсем не так. Мура даже не предполагала, а точно знала, что там сыро, пахнет затхлостью и кошачьей мочой и почти наверняка нет горячей воды.
В небольшом симпатичном скверике возле дома сновала ребятня, за которой наблюдали три старушки, сидящие на скамье. К ним-то и направилась Мура, полная воспоминаний о словоохотливости няньки из интерната для престарелых. Старушки посмотрели на нее не очень приветливо, но Муру это обстоятельство не насторожило, как оказалось впоследствии, совершенно напрасно.
