– Элли, чем могу быть вам полезен? Я несколько раз заходил в Мерлин-корт, но не заставал вас. Наверное, вы считаете меня невежей, я ведь должен был познакомиться поближе с новой прихожанкой.
– А вы, наверное, считаете свинством с моей стороны, что я не посещаю службу, – я заглянула в его добрые глаза. – Стыдно признаться, но я испытываю неприятное чувство. Нет, не в отношении церкви, а в связи с кладбищем. Я с трудом заставила себя сегодня пройти через него. А уж семейный склеп… Дайте время, и я преодолею это чувство.
– Ценю те усилия, что вы предприняли, дабы встретиться со мной, – викарий улыбнулся и протянул руку за трубкой. – Я был бы очень рад, если бы скамейка Грантэмов в нашей церкви более не пустовала. Мисс Сибил Грантэм порой посещала вечерню, но, как вам, наверное, известно, ваш дядюшка считал всех священников лицемерами и отказывался переступать порог церкви святого Ансельма.
– Тем не менее он согласился на христианское погребение, хотя, думаю, дядя Мерлин просто боялся, что его выпихнут на тот свет без помпы, – разговор весьма удачно свернул на нужную мне тему.
Викарий весело улыбнулся.
– Вне всякого сомнения, это был самый пышный уход на моей памяти! Вероятно, лошадь и коляска были сентиментальным жестом в память о матери. Необыкновенный человек, жаль, что мистер Грантэм был убеждённым отшельником. Когда меня назначили в этот приход, я попытался познакомиться с ним, но мистер Грантэм распорядился не пускать меня на порог. А теперь скажите, могу ли я вам чем-нибудь помочь? Или это просто визит вежливости?
До чего ж приятный человек! Не будучи искушённой в области романтических приключений, я не могла с уверенностью сказать, что именно мелькнуло в глазах викария. Но мне показалось, что это был отнюдь не духовный блеск. Я не нужна мистеру Бентли Хаскеллу? Ну и ладно, на нём одном свет клином не сошёлся. Меня охватило коварное искушение проверить силу добродетели мистера Фоксворта, экспромтом воспроизведя соблазнительные ужимки подлой Ванессы. Но диета приучила меня к аскетизму, к тому же я сохранила наивное убеждение, что счастливые происшествия случаются только с теми девушками, которые умеют ждать.
Тут в кабинет вкатилась миссис Вуд, с хмурым видом водрузила поднос с чаем на столик между мной и викарием, после чего удалилась, многозначительно хлопнув дверью. Наливая чай, я рассказала Роуленду (викарий настоял, чтобы я называла его именно так) о завещании дядюшки Мерлина и пресловутом кладе. Он выслушал меня с огромным интересом.
– Возможно, вам эта мысль уже приходила в голову, но мне кажется, что коляска могла служить идеальным потайным местом. Под сиденьем или под полом…
Я с грустью поведала, что излазила викторианский экипаж вдоль и поперёк, прежде чем, с одобрения мистера Брегга, передать его местному историческому обществу. Четырёхколёсное чудище занимало на конюшне слишком много места.
– Лошадей у нас нет. Для похорон мы их позаимствовали. Но я согласна: похороны дяди Мерлина очень важны, поскольку стали первым указанием на то, что клад связан с именем Абигайль Грантэм, а точнее, с её смертью. Именно в этом я и прошу вас мне помочь. Не рассказывал ли вам прежний викарий об Абигайль? О каких-нибудь слухах или тайне, связанное с её именем? О каких-нибудь намёках на самоубийство?
– Нет, – Роуленд задумчиво выпустил клуб дыма. – Но как-то раз я слышал болтовню пожилых дам из Союза матерей о том, что матушка мистера Мерлина Грантэма умерла при довольно странных обстоятельствах. Нет, не совсем так. По-моему, они говорили, что никто не знает точно, как она умерла. А это совсем не то же самое, правда?
– Правда, – я потянулась за чайником, чтобы вновь наполнить свою чашку. – Её бывшая служанка, старушка по имени Роуз, подозревает, что Абигайль покончила с собой.
– А вы как считаете?
– Мне кажется, её убил Артур Грантэм.
Ну вот, наконец я произнесла эти зловещие слова. Но подозрение, высказанное в обстановке уютного беспорядка и деловитого спокойствия, прозвучало слишком мелодраматически, почти святотатственно. Какое я имею право бросать столь тяжкое обвинение в адрес давно умершего человека, который, несомненно, был уважаем соседями и считался столпом церкви? Местные жители шептались по поводу его жены, но никак не его самого. Разве мог человек, расчёсывающий волосы на прямой пробор и щеголявший с подкрученными усиками (подозреваю, что он и раздевался-то, лишь укрывшись за ширмой) быть кем-то более страшным, чем невыносимым занудой?
Оказалось, у преподобного Роуленда имеется один крупный недостаток. Он был реалистом. Викарий захотел узнать, какие у меня основания подозревать Артура Грантэма.
– Почему вы решили, что он её убил?
– Потому что, если исключить самоубийство, какая ещё причина могла заставить людей шептаться о её смерти спустя шестьдесят с лишним лет? Кстати, в приходской метрической книге нет записи о смерти Абигайль. И прибавьте к этому ещё одно. Тётушка Сибил, гостившая тогда в доме и присутствовавшая на похоронах Абигайль, знает лишь, что она скончалась внезапно. Не могу представить себе ничего более внезапного, чем убийство.
– В те дни имелось немало болезней, убивавших почти мгновенно: сепсис, пчелиный укус, аппендицит…
– Тогда к чему такая таинственность? Это вовсе не те болезни, о которых принято умалчивать. Нет, поверьте, самое вероятное объяснение – Абигайль прикончил её гнусный муженёк. Я допускаю, что он выглядел образцом респектабельности, но такие типы обычно и бывают настоящими чудовищами. Этот человек был невыносимым педантом, требовательным и придирчивым. Может, завтрак подали не вовремя или Абигайль сварила варенье не той густоты. Кто знает? Единственная сложность состояла в том, чтобы убедить врача, будто миссис Грантэм потеряла сознание, да так и не пришла в себя.
Роуленд выглядел заинтригованным, но не убеждённым, поэтому я продолжила:
– Ладно, Фома неверующий, – отсылка к Библии показалась мне уместной в беседе со священнослужителем, – объясните мне, почему в церковной метрической книге нет записи о кончине Абигайль?
Роуленд раскурил трубку и с минуту задумчиво попыхивал.
– Боюсь, это обстоятельство скорее подтверждает, чем опровергает гипотезу о самоубийстве. Судя по тому, что я слышал, викарий, в те временя возглавлявший приход, принадлежал к ортодоксальным ревнителям веры. Если Абигайль погибла по собственной воле, он вполне мог счесть, что её имя недостойно упоминания в церковных книгах рядом с именами праведных прихожан.
На какое-то мгновение он меня почти убедил. Затем я кое-что вспомнила. Рассказ о демонстрации у Церкви Возрождения Аллилуйи. Фанатики отказались хоронить ребёнка на освящённой земле, потому что младенец умер до крещения. Это странное правило было отголоском старых добрых времён, когда тех, кто не исповедался, в том числе и самоубийц, хоронили за церковной оградой на неосвящённой земле. Если тогдашний викарий был непреклонным ортодоксом, как уверяет Роуленд, он не пренебрёг бы этой позорной традицией.
