В Сережкиной комнате скрипнула дверь, и он возник на пороге
— заспанный, лохматый и бледный.
— Ой, — удивился он, — Ритка, ты мне не
приснилась? А может, меня глючит?
— Глючит, — передразнила Рита. — Я это,
настоящая. Тебе кофе налить? Или лучше чая, а то нехорошо с похмелья-то?
Сережка громко сглотнул и прислушался к себе.
— Пожалуй, лучше чая, — неуверенно проговорил он и
скрылся в ванной.
— Ритка, ты только не пропадай! — донеслось сквозь
шум душа. — Я ужасно рад тебя видеть!
Рита заварила крепкий чай, себе налила кофе. Всегда у них
так было: Сережка ей вроде племянник, а жили как брат с сестрой. Когда тетя
Люба привезла ее, шестилетнюю, к себе, Маринки уже не было. Она закончила школу
и быстренько упорхнула в Санкт-Петербург якобы поступать в институт. Ни в какой
институт она, конечно, не поступила, как и предсказывала тетя Люба, не те у
Маринки были интересы. Зато она выскочила замуж и через год родила Сережку.
Через некоторое время с первым своим мужем развелась и стала присылать Сережку
на лето к матери, а поскольку тетя Люба работала, то Сережку воспитывала Рита.
С Маринкой они никогда не были близки — редко виделись, двенадцать лет разницы,
а с ее сыном всегда были родными, так уж получилось.
Сережка явился из ванной с зализанными мокрыми волосами.
Выглядел он гораздо бодрее.
— Слушай, а я бы съел чего-нибудь! — с
воодушевлением сообщил он.
Остатки еды Рита еще вчера выбросила в мусоропровод — не
стала разбираться, что уже испортилось, а что еще можно употребить по прямому
назначению. В холодильнике сиротливо мерзли полпачки масла и четыре яйца.
Сережка пошарил за кухонным столом и с торжествующим криком
извлек оттуда батон, запаянный в полиэтилен.
— Ну, и сколько лет он там лежит? — скептически
прищурилась Рита.
— Обижаешь, начальник! Позавчера он туда провалился, а
все уже так надрались, что лень нагибаться было.
Рита вскрыла упаковку и критически обнюхала батон:
— Если только тосты сделать…
Через несколько минут яичница, обильно сдобренная перцем,
аппетитно скворчала на сковородке. Подсушенные куски батона выпрыгивали из
тостера, как чертики из табакерки.
Сережка намазывал тосты неприлично толстым слоем масла,
запихивал в рот огромные куски яичницы и выглядел совершенно счастливым Рита
выждала некоторое время и начала воспитательную беседу:
— Ты мою телеграмму получил? — строго спросила
она.
— Получил… Я, понимаешь, Рит, все время помнил, что
тебя нужно встретить, а потом забыл…
— Часто у тебя такое бывает, как вчера? —
допрашивала Рита.
— У меня, между прочим, день рождения был, —
надулся Сережка. — Восемнадцать лет мне исполнилось, совершеннолетие,
между прочим…
— Значит, пьянка эта не вчера началась, —
догадалась Рита. — Значит, вы уже три дня гуляли! Сережка, ведь соседи
жалуются! Ведь и правда в следующий раз милицию вызовут!
— Да знаю я, все знаю, — вздохнул Сережка, —
только тоска такая…
Рита вдруг с болью отметила, какой он худой. Длинная
цыплячья шея жалко торчала из воротника рубашки, он был бледный, и синяки под
глазами.
«Восемнадцать лет стукнуло, а все равно мальчишка. Его не
воспитывать нужно, а кормить как следует…»
— Ладно, об этом после. Ты хоть помнишь, что бабушка
умерла две недели назад?
— Конечно. Когда ты позвонила, я хотел поехать, только
денег не было на дорогу… Ты не думай, это все, — он махнул рукой,
обозначая вчерашнее, — это ребята организовали, в складчину.
— Слушай, а ты вообще-то на что живешь?
Отец деньги дает?
Первый Маринкин муж, отец Сережки, развелся с ней, когда
Сережке было года три. Но деньги на сына давал исправно. Причем чем дальше, тем
больше. Рита помнит Маринкины рассказы о том, что Сережкин отец оказался
деловым, его фирма процветала, и что если бы она, Маринка, в свое время могла
такое предугадать, то никогда бы с таким мужем не развелась. Тетя Люба тихонько
напоминала Рите, что ушел-то муж от Маринки, а не она от него. Вообще все три
Маринкиных мужа уходили от нее сами. Но без скандалов и ссор. От третьего у
Маринки родилась Лялька. А второго Рита с тетей Любой и не видели никогда —
как-то незаметно он пришел и ушел, хорошо, что ребенка не оставил.
Нет, не складывалась у Маринки семейная жизнь, и дело тут не
в невезении, а в ней самой.
Так считала тетя Люба. И Рита с ней согласилась после того,
как Маринка прислала письмо, где сообщала, что и с третьим мужем она развелась.
Теперь уже на лето Сережка привозил маленькую Ляльку. Девчонка была такая
хорошенькая, что незнакомые люди оглядывались на улице и пытались с ней
заговорить. Сама Маринка с детства тоже была хорошенькая и потом очень за собой
следила, вот мужики и слетались как мотыльки на свет. И выглядела всегда моложе
своих лет, спокойно могла лет пять убавить, никому бы и в голову не пришло
усомниться. Вот в прошлом году это и сослужило ей службу. Когда ушел третий
муж. Ляльке четыре года было. Маринка тогда неплохо зарабатывала — на
бензоколонке у финнов. Работа, конечно, тяжелая, утомительная, да ведь
образования-то у Маринки только десять классов, так что нужно и этому
радоваться. Как тетя Люба расстраивалась, что Маринка без образования осталась!
Сама я, говорила, всю жизнь в продавщицах, так раньше в торговле другие
отношения были, при всеобщем-то дефиците!
А сейчас кому нужна простая продавщица?
Чуть косо посмотришь на начальство — живо тебя выгонят и
другую найдут.
Как в воду тетя Люба глядела: дела у финнов что-то не
заладились, бензоколонку у них перекупили и весь персонал уволили. Маринка
помаялась без работы. Деньги кончились, и она совсем было пала духом. А после
решила вдруг «замуж выйти заграницу». Кто уж ее надоумил, неизвестно, а только
Рита с тетей Любой узнали все, когда дело было сделано.
Приезжала Маринка с матерью проститься и Ляльку привезла.
Рассказала, что пришло приглашение, какой-то француз откликнулся.
И Ляльку он тоже не против взять. Еще бы ему не согласиться,
когда Лялька у них прямо ангелочек: глаза голубые, огромные, волосы светлые,
локонами вокруг лица вьются. У самой Маринки волосы тоже хорошие, но гораздо
темнее, и глаза серые.
Улетели они, и прислала Маринка только одну открытку, что
все прекрасно и подробно она. напишет позже. Так и не написала. А тетя Люба
начала болеть, Сережка тоже почти не писал.
И Рите никак нельзя было оставить больную тетку, чтобы
съездить в Санкт-Петербург. Да и у нее самой были проблемы в личной жизни, но
уж об этом-то сейчас точно думать нельзя.
— Ритка, да ты меня не слушаешь совсем! — теребил
ее Сережка. — Ты все о своем думаешь…
