За два дня она переделала неотложные дела, заплатила за
квартиру вперед, собрала только самые необходимые вещи, оставила верной соседке
ключи и уговорила сына этой соседки, шофера-дальнобойщика, подбросить ее на
машине до ближайшей пригородной станции. Договорившись с проводником, она села
в поезд, следующий до Санкт-Петербурга.
В купе, немного опомнившись, Рита подумала, что, возможно,
не было необходимости убегать тайком, ну не стал бы Валерий держать ее силой!
Но нервы бы потрепал, а потом заговорил бы до смерти, и Рита отложила бы
поездку, а после снова вошла бы в надоевшую колею… Нет, она все сделала
правильно. И тетя Люба одобрила бы. Как она говорила: «Подумай хорошенько, но
уж если решилась на что-то — делай не откладывая!»
* * *
В комнате пахло пылью и затхлостью. Неудивительно, что Рита
так плохо спала ночью.
Она открыла окно, которому давно полагалось быть чисто
вымытым, — с улицы потянуло свежестью. Но стало прохладно — начало мая в
Санкт-Петербурге считается ранней весной.
Рита нашла в шкафу поношенные Маринкины джинсы и серый
свитерок, который помнила по прошлым ее приездам. Маринка говорила, что почти
никаких вещей с собой не возьмет, там все купит. Однако в шкафу одно старье
осталось. Ну ладно, для уборки такой костюм сойдет, не в халате же весь день ходить!
— Послушай, — обратилась Рита к Сережкиному
затылку, — я, конечно, понимаю, что у тебя похмелье и настроение плохое,
но разговора нам не избежать. Ты скажи: от матери было что-нибудь? Письмо или
поздравление? — И, поскольку ответом ей было молчание, Рита повысила
голос:
— Сергей, я к тебе обращаюсь!
— А ты сама как думаешь? — буркнул Сережка, не
оборачиваясь.
— Я думаю, что не было, иначе бы ты мне показал.
— Правильно думаешь, — он крутанулся на стуле и
посмотрел Рите в глаза, — от нее было всего два письма, то есть открытки.
— Как — два? А ты мне только про одно писал.
— Вот. — Он пошарил в ящике письменного стола и
бросил на стол конверт.
Рита вытащила из конверта фотографию и плотный лист бумаги.
В первый момент она не узнала женщину на снимке, но, вглядевшись, поняла: это,
разумеется, Маринка. Только зачем-то остригла волосы и перекрасилась в рыжий
цвет, что ей совершенно не шло… Но, может, у них во Франции сейчас так модно?
Сидит себе на пляже в новом купальнике, загорает.
Рита развернула письмо. Большой лист был заполнен едва ли
наполовину. Напечатано на принтере — они там, в Европе, писать ручкой уже
разучились.
"Дорогие мои! — прочитала Рита.
Все идет прекрасно, просто замечательно!
Николя оказался отличным мужем. Он всячески меня балует и
буквально носит на руках.
Мне ни в чем нет отказа. На свадьбу он подарил мне кольцо от
Картье". Костюм на мне был от Живанши" — голубой, а вечером, на
приеме по случаю свадьбы, — лиловое платье с очень низким декольте и
длинные перчатки.
Мы скоро переезжаем — собираемся покупать дом в предместье
Парижа или квартиру в самом городе, еще не решили. Так что адрес я напишу
позднее.
Леночка шлет привет, у нее все прекрасно.
Целую, Марина".
— Это все? — Рита недоуменно вертела в руках
листок. — Что это за ерунда?
— Как видишь, — процедил сквозь зубы
Сережка. — Вот такое письмецо.
— Когда она его отправила? — Рита схватилась за
конверт.
На штемпеле дата: седьмое апреля этого года. Значит, полтора
месяца назад письмо было отправлено из Парижа.
— А получил ты его когда?
— В середине апреля, — угрюмо сообщил Сережка.
«Тете Любе было совсем плохо, — вспомнила Рита, —
она все равно уже ничего не понимала».
— Обо мне ни строчки, — продолжал Сережка, —
пишет «мои дорогие», а кто это?
— О матери ни слова… — пробормотала Рита. —
Послушай, тебе обидно, что она с совершеннолетием не поздравила, но, может
быть, скоро отдельное письмо придет…
— Придет! Еще через год! — закричал Сергей. —
За десять месяцев всего два письма и было! Ах, все прекрасно! Собралась вдруг
замуж за какого-то хмыря, которого она и в глаза-то никогда не видела, а меня
она спросила? Я, между прочим, сын родной, и мне ее замужества ой как надоели!
И не успокаивай меня, я знаю, что она просто забыла про день рождения!
— Но как же она могла забыть?
— А как она могла бабушке не написать ни строчки?
Рита промолчала. Сережка вдруг подошел к ней и сел рядом на
диван.
— Послушай, Ритка, ну их всех к черту, а?
Давай вдвоем жить, переезжай сюда насовсем!
Места много, на работу устроишься… Я тоже что-нибудь найду,
чтобы подработать. Я ведь у папаши этого деньги брал только потому, что он
обязан меня до восемнадцати лет содержать. А одолжений мне от него не надо. Он
еще будет условия ставить: сдай хвосты, тогда получишь деньги! Да пошли они
все, мы сами проживем! Раз уж мы вдвоем остались…
— А Лялька? Как там Лялька? Почему мать про нее ничего
не пишет? — вздохнула Рита.
— Вот же пишет: у Леночки все в порядке.
— Какой еще Леночки? Никогда мы так ее не называли.
Лялька, и все.
— У нее там, во Франции, уже совершенно ум за разум
зашел, небось и по-русски разговаривать разучилась.
— Ну, не знаю… — Рита еще раз перечитала письмо.
Конечно, Маринка всегда была взбалмошной и жила «не по уму»,
так говорила тетя Люба, но не до такой же степени! Пишет про тряпки, про
кольцо, а про ребенка ни слова.
Нет, чтобы подробно рассказать — какой муж, где живет, чем
занимается, как к Ляльке относится. Уж если все так хорошо, как она пишет, то
почему бы не похвастаться, расписать все подробно? И в конце концов, для сына
родного можно и ласковое слово найти. И матери написать, рука не отвалится, тем
более что не рука, а компьютер. Хотя матери-то нет больше, Маринка и не знает
об этом.
Адрес так и не прислала. Может, муж боится, что куча
родственников из России припрется?
— Сережка, а в том, первом, письме тоже обратного
адреса не было?
Сережка молча вывалил перед Ритой ящик письменного стола на
пол.
— Ищи сама!
В ящике был полный набор: аудиокассеты, дискеты без
надписей, начатая упаковка скотча, несколько пакетиков с презервативами,
зачетка, вымазанная чем-то липким, подушечки жевательной резинки, сломанные
часы и батарейки для плеера. На самом дне, среди бумажек с записанными
телефонами каких-то Ир и Тань, лежал большой лист бумаги, расчерченный для
записей при игре в преферанс.
