— Я бы не сказала, — карлица поправила свой накрахмаленный передник, — но тем не менее отведу вас в зал заседания. А насчет того, чтоб вас выставить, — это он пошутил. В конце концов, кто здесь хозяин — я или Лысачок?
Бен испустил вздох облегчения, который наверняка услышали на всем Среднем Западе. Я боялась, как бы он не грохнулся на колени и не принялся целовать ей ноги.
— Меня зовут Джеффриз, — сообщила дама, — а он — Пипс.
— Потомок великого мемуариста?
[7]
— просиял Бен. — Какое же удовольствие я получал, когда в школе меня заставляли читать его творения!
Джеффриз почмокала дряблыми губами.
— Мы туточки не держим всяких таких нервотрепательных книжек. Нам по вкусу приятные истории о людях, которые усаживаются завтракать, кушают свои освященные яички и рассуждают, чем бы угоститься на обед и на ужин.
Мы с Беном разинули рты, но любезная Джеффриз уже повернулась к Пипсу и задула его свечу.
— Ты все с этой своей дрянью! Таскаешь ее повсюду, будто грелку! Давай сюда, а сам отнеси их вещи наверх.
Со скоростью похоронной процессии мы проследовали через унылый темный холл, косясь на покрытый лаком потолок, словно оформленный для игры в крестики и нолики. Бен, против которого работала каждая истекающая минута, наверняка еле сдерживался, чтобы не пуститься бегом. С ротонды второго этажа свисала трехрожковая люстра, напоминающая вывеску ростовщика, а свечка Пипса действительно служила для внешнего эффекта — ибо керосиновые лампы, закрепленные на стенах красного дерева, окутывали лестницу таинственным светом, отбрасывая мрачные тени на картины и темно-бордовые плитки, покрывавшие пол.
Я мысленно представила, как по этой лестнице спускается дворецкий, держа перед собой свечу. "Дамы и господа, хозяин умер не своей смертью, а… в завещании прорех не меньше, чем дырок в сыре".
— Углядели что-нибудь, что стоит спереть? — Остановившись возле двери, Джеффриз скорчила гримасу.
— Я… э-э… любовалась на эту картину, — мой палец ткнулся в сторону ближайшего портрета. На фоне зеленовато-черных разводов машинного масла была выписана чопорная дама с желчным лицом, в просторных черных одеждах, оживляемых белым чепцом, который был завязан бантиком под подбородком особы. Неужели эта мумия когда-то была живой? Палец ее правой руки был воздет кверху.
За моей спиной раздался скрипучий голос Пипса:
— Дама указывает на небеса, так было модно в те времена, когда писалась эта картина.
— А если вы действительно разбираетесь в живописи, — добавила Джеффриз, — вам обязательно понравится портрет Кота-Мертвеца над камином. — И на этой мрачной ноте дверь распахнулась.
Бен, наверное, увидел полный Кулинаров зал и испытал непреодолимое желание пасть ниц с криком: "Смилуйтесь, всемогущие господа!" Я же увидала всего лишь обыкновенную комнату с резными дубовыми панелями и красными обоями, с бахромчатыми скатертями и рубиновыми лампочками под раскачивающимися абажурами. Кроваво-красные бархатные гардины колыхнулись в стороны от окон, будто открывая вход во владения предсказателя судеб. Воздух был буквально пропитан пылью. Любопытно, какие флюиды обнаружила бы цыганка Шанталь в этой отвратительной комнате? Неужто именно здесь обитают злые силы? Во всяком случае, дурного вкуса в избытке.
На каминной полке стояла бронзовая урна. Любопытно, в ней мусор или же прах Джошуа Менденхолла? С трудом удержавшись, чтобы не заглянуть внутрь урны, я вдруг узрела — о боже! — тот самый, досточтимый портрет Кота-Мертвеца. О мой милый Тобиас, представляю, как завертелся бы ты в своей могилке, узнай, что тебя увековечили в образе окоченевшего трупа!
Я услышала, как Джеффриз пронзительно выкрикивает наши имена. Эх, быть бы мне фунтов на двадцать похудее, не беременной и за пять тысяч миль отсюда! Несколько пар глаз критически разглядывали нас.
— Добрый вечер, меня зовут Бентли Хаскелл, а это моя дорогая жена Жизель…
— Enchantée, mon ami!
[8]
Меня зовут Соланж, а рядом со мной — mon mari
[9]
Венсан. — Голос был бархатистый и мягкий, как французский шоколад, а владелица его — высокая дама с блестящими, зачесанными на макушку волосами и аристократическими манерами, будто только что сошла с крытой двуколки. Ее приветствие словно рассеяло чары. Бесформенная человеческая масса вдруг зашевелилась и разделилась на живые организмы.
Бен стиснул мою ладонь. С пылающими щеками и потупленным взором (как подобает верующему в священное право королей поварского искусства), он подошел к ближайшему креслу, занятому дамой в брючном костюме тыквенного цвета.
— Быть допущенным на собрание великих Кулинаров — столь огромная честь для меня, что я просто не нахожу слов. Позвольте поблагодарить вас за то, что сочли меня достойным вашего общества и уделили мне частичку вашего драгоценного времени.
Я собралась с духом, нацелившись на огромный рояль в углу библиотеки, дабы сыграть гимн: "Наступил мой звездный час!"
— Как ни печально, но вы ошибаетесь, monfrère,
[10]
— подал голос Венсан, муж Соланж. — Все мы тут кандидаты, такие же, как и вы. Единственное отличие в том, что мы ответили на призыв чуточку расторопнее.
— О боже! — Выпустив мою руку, Бен наверняка рухнул бы в темно-бордовое парчовое кресло, будь оно свободно. — Не может быть! Я думал, что я единственный кандидат…
— Ну и ну! Шутка что надо! — Голос принадлежал толстому мальчишке лет одиннадцати. На нем была гавайская рубашка, очки в металлической оправе, лицо растянуто в глупой, самодовольной ухмылке.
— А как сюда попал этот юнец? — У Венсана были крашеные черные волосы и багровая физиономия.
— Бинго, детка, какие они грубые! — Это произнесла приземистая дама, которая прошла бы на роль брата Тука, духовника Робин Гуда, если бы не ее тыквенный брючный костюм.
— Не надо, мам! — Мальчик возложил руки на свои пухлые коленки. — Ты только представь: один малый засобирался в рай. Он потирает руки и притопывает от нетерпения. Но тут появляется святой Петр и говорит: "Знаешь, дружок, давай поторапливайся, в аду тебя уже заждались!" Здорово, правда?
Раздался деланный смешок, вслед за чем воцарилось молчание; наиболее концентрированно его излучали четверо, восседавшие на диванчике с украшенной орнаментом спинкой: седовласая матрона в корсаже, седовласый же мужчина с напряженно-взволнованным лицом, тщедушный мужичонка с усами а-ля Чарли Чаплин, а рядом с ним — моложавая дамочка с распущенными волосами, бледным лицом и такая тощая, что почти прозрачная.
