Неужели она и в самом деле думает, что между ними есть нечто общее? Она, такая светлая, воздушная, полная жизни, и он, само воплощение тьмы. И тем не менее он чувствовал, что связан с ней. Это не к добру. Совсем не к добру. Однако это делало ее еще притягательнее.
— Возможно. — Шапель улыбнулся, чтобы ненароком ее не задеть. — Ну а теперь мне пора вернуться в свою комнату. Еще раз спасибо за прогулку и занимательную беседу, мисс Райленд. Давно уже мне не выпадало удовольствие находиться в обществе женщины столь рассудительной, как вы.
От его похвалы Прю покраснела.
— Я часто ложусь спать с восходом солнца, — признался Шапель. — Наверное, мы сможем прогуляться вместе еще раз.
И это будет большой ошибкой, тут же решил он.
— Без сомнения.
Когда они вместе поднялись по лестнице — неловко из-за слишком близкого соседства, — Шапель пожелал Прю спокойной ночи и затем покинул ее, вернувшись к себе в комнату.
Солнце уже поднималось над горизонтом, когда Шапель проскользнул между прохладными простынями в постель. Внутри его святилища царила кромешная тьма, однако от смерти отделяли только плотные драпировки на окнах и балдахин кровати. Человек более достойный, чем он, просто вышел бы навстречу ослепительным солнечным лучам и встретил бы там свою судьбу, как это сделал Дре. Однако Шапель не торопился принять на себя проклятие, подстерегавшее его. Он предпочитал надеяться на возможность искупления, пусть даже ему придется ждать целую вечность. Тот Бог, в которого он верил, был жесток не настолько, чтобы оставить все усилия Шапеля без внимания.
Согласно легенде, Лилит, первая жена Адама, стала наложницей падшего ангела. Самаэль сделал свою возлюбленную царицей демонов, и она дала жизнь первым вампирам. Безусловно, в таком происхождении не было ничего хорошего, однако Шапель отказывался верить, что душа его погибла навеки. Отец Молино постоянно напоминал ему, что хотя Бог и обрек вампиров на вечное странствие в ночи, Он все же пощадил их — а это означало, что у Всевышнего имелся свой план даже в отношении Шапеля и его товарищей по несчастью.
Чаша Крови — тот самый сосуд, превративший Шапеля и его друзей в одержимых жаждой кровопийц, была пропитана сущностью Лилит в наказание за то, что та предала Самаэля. Именно через Лилит Богу стало известно, что Его самые доверенные ангелы устроили заговор против детей человеческих. За подобное двуличие Самаэль превратил Лилит в тридцать серебряных монет, чтобы передавать их от одного мужчины к другому, как она того заслуживала. Иуда Искариот был одним из тех, к кому впоследствии перешли проклятые деньги.
Вскоре после предательства Иудой Христа из серебра была отлита чаша, которой завладели тамплиеры, и многие столетия никто не знал ее местонахождение.
До тех пор, пока Шапель не испил из нее в надежде спасти свою жизнь. Друзья последовали его примеру, и всех их поразило проклятие Лилит.
Поначалу новообретенная сила казалась чудесной и такой притягательной, что Шапель даже забыл на время о Мари. Но когда Дре убил себя, не в силах выдержать вечную жизнь, все изменилось.
Когда столетия спустя пути пятерых оставшихся друзей разошлись, Темпл взял на себя задачу охранять Чашу Крови. Тинтагель — излюбленное место для охотников за Святым Граалем — стал одним из его укрытий, однако даже Шапель не знал, где именно искать друга.
Сам Шапель и Молино изучали здесь результаты экспедиции. Если удастся найти подлинный Грааль, Шапель заявит на него права от имени Священной Римской империи. Если же перед ними окажется Чаша Крови, необходимо сделать все возможное, чтобы она не попала в недостойные руки. И заодно проследить, чтобы Темпл, который после долгих лет затворничества и отсутствия крови мог превратиться в настоящего хищника, никому не навредил.
Именно кровь помогала держать демона внутри вампира в узде. Без нее демон начинал проявлять себя с каждым разом все хуже и хуже — до тех пор, пока вампир не терял над собой всякий контроль и превращался в неистового убийцу. Шапель уже наблюдая однажды подобное, когда Дре попытался подавить жажду крови и потребовалось немало усилий, чтобы укротить его. Конечно, Темпл скорее умер бы сам, чем причинил кому бы то ни было вред, но на него могли наткнуться охотники за сокровищами.
Молино убедил Шапеля поехать вместе с ним, потому что тот был единственным, кто сможет остановить Темпла. Но кто защитит людей от самого Шапеля? Если самоконтроль его подведет, кто-нибудь непременно пострадает. Не говоря уже о том, что рано или поздно кто-нибудь обратит внимание, что Шапель днем почти никогда не выходит из комнаты и избегает солнечного света как чумы.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел солнце, чувствовал на лице тепло его лучей? Наверное, достаточно, чтобы перестать тосковать по нему.
А теперь в его жизнь неожиданно вошла Прюденс Райленд, столь же полная тепла и света, как солнце в его воспоминаниях. Просто стоять рядом с ней — все равно что обратить лицо к полуденному июльскому небу, это успокаивало душу и причиняло боль — как напоминание обо всем, чего он лишился.
Шапель не утратил надежду, а лишь похоронил ее, и каким-то непостижимым образом Прюденс Райленд заставила эту старую, заброшенную могилу казаться не такой глубокой, как прежде.
Шапель сам поражался собственному желанию защитить эту девушку. Когда она протянула ему руку и спросила, не хочет ли он рассказать о смерти Дре, его охватила боль, подобной которой он никогда прежде не испытывал. Казалось, будто сердце раскололось надвое. В самом деле, почему ее так волновали страдания постороннего человека?
И тогда Шапель поклялся: он никогда не допустит, чтобы проклятие Лилит обрушилось на Прюденс.
Не все, испившие из Чаши Крови, стали такими, как Темпл, Шапель или даже Бишоп. Райн увидел в проклятии средство для осуществления собственных замыслов и амбиций. Сейнт полностью принял темную сторону своей натуры. Даже много лет спустя воспоминания о том, как их бывший друг отвернулся от них и покинул спутников, чтобы наслаждаться своим новым существованием, причиняли боль.
Сам Шапель не желал мириться с тьмой — даже когда казалось, что она взывает к нему из самых глубин его существа, побуждая следовать истинной природе. И он не хотел нести ответственность, если эта тьма овладеет и Прюденс. Шапель вообще не хотел нести ответственность ни за что, как он заявил Молино незадолго до отъезда из Франции.
— Если я кого-нибудь убью, — сказал тогда Шапель, — их кровь будет на твоих руках.
Пожилой священник мрачно покачал головой:
— Нет, мой друг. Их кровь будет на твоих губах, и даже Бог не сможет снять с тебя этот грех.
Ярость вскипела в жилах Шапеля, распаляя его голод. Клыки выступили из десен, глаза загорелись, по коже пробежали мурашки. Что было силы он ударил кулаком по стене погреба, пробив ее насквозь, и погружался все глубже и глубже в слой кирпича, глины и бетона до тех пор, пока не оказался погребенным в стене почти по самое плечо.
