Она снова сглотнула:
— Возможно, вы хотите то, что не можете получить просто так.
— Как, например, ваше сердце? — Он подошел к ней еще ближе. — Вашу душу?
Прю кивнула. Шапель только улыбнулся в ответ:
— Тогда вам придется признать, что вы и впрямь много для меня значите и что я питаю к вам искреннюю привязанность. Но ведь вы в это не верите, не так ли?
Будь он неладен!
Теперь Шапель стоял так близко, что мог к ней прикоснуться — что он и сделал, обхватив ее щеку своей теплой, шершавой ладонью. Его красивые глаза всматривались пристально в ее лицо.
— В любом случае, Прю, что бы вы обо мне ни думали, вам придется признать: я к вам неравнодушен.
— Для этого мы слишком мало знакомы. — Голос ее звучал хрипло, в горле встал комок. Чего, ради всего святого, он добивался?
— Я был неравнодушен к вам, Прю, с первого же мгновения, как только увидел. Вы так старались выглядеть храброй в своем красном платье, хотя внутри вас все трепетало.
Его проницательность не могла поколебать ее решимости.
— Наверное, вы тогда подумали, что вам предложили полный обед из нескольких перемен — так много нас там собралось.
Шапель приподнял голову, разглядывая ее не то с укоризной, не то с веселым изумлением.
— Вы были единственной, кого мне и в самом деле хотелось ущипнуть. — Его пальцы скользнули вниз по затылку Прю, привлекая ее к себе. Она могла бы отстраниться от него, если бы хотела, однако не стала. — В тот вечер я укусил вас, помните?
Ее глаза округлились. Такого она даже представить себе не могла.
— Моя рука!
Шапель кивнул:
— Это случилось против моей воли, но вы были… неотразимы.
Прю покраснела. Ей вдруг почему-то оказалось трудно на него сердиться. Она ожидала услышать от него все, что угодно — ложь, мольбы, возможно, даже угрозы, — но не предполагала, что он станет играть на ее чувствах. Пусть даже он притворялся, но вид у него был совершенно искренним. Имелся лишь один способ узнать, действительно ли то, что он ей сказал о своем… состоянии, было правдой.
— Вы можете сделать меня подобной себе?
Он тут же напрягся.
— Что вы имеете в виду?
— Если бессмертие и связанное с ним одиночество вас так тяготит, не могли бы вы изменить меня, взяв у меня кровь и превратив в вампира? Как в «Дракуле»?
Шапель выглядел таким потрясенным, словно Прю нанесла ему рану.
— Да, наверное, могу, но не стану. — Он отнял руку от ее шеи.
Боже правый, по его виду можно было подумать, будто Прю предложила ему убить ее.
— Шапель… — Она хотела было извиниться, однако понятия не имела, что сказать.
— Я не стану менять вас именно потому, что вы мне так дороги, Прю. — Он вдруг покинул ее, направившись к дверям так стремительно, что для обычного человека это показалось бы немыслимым. — Не хочу, чтобы вы превратились в чудовище или хуже. Я бы никогда этого себе не простил.
Даже на расстоянии Прю почувствовала его уязвимость.
— Значит, именно это и случилось с Мари?
Шапель кивнул, красивые черты его лица были искажены раскаянием. Прю почувствовала укол ревности, резкий и неприятный. Мари умерла столетия назад и потому не представляла для нее никакой угрозы. Но без сомнения, в его жизни были и другие женщины. И еще долго после того, как она обратится в прах, Шапель будет бродить по земле и встретит на своем пути другую женщину, которая проживет достаточно долго, чтобы стать для него чем-то большим, чем Прю.
— Мари была глубоко предана вере. — Пальцы Шапеля гладили корешок книги, явно его не занимавшей, взгляд его казался рассеянным, как у человека, погруженного в воспоминания. — Мне казалось, что она проявит такую же преданность по отношению ко мне, но я ошибался.
— Не понимаю, почему она вообще решила, что ей придется делать выбор.
Голова Шапеля тотчас взметнулась вверх, словно он забыл о ее присутствии. Прю снова ощутила приступ ревности.
— Она считала меня мерзостью. Я был прямой противоположностью всему, во что она верила.
Да, эта женщина и впрямь оказалась дурочкой.
— Почему? Разве вы вдруг отреклись от Бога и стали последователем Сатаны?
Он явно чувствовал себя задетым.
— Нет, но едва ли я вел себя, как положено благочестивому католику.
— Вы же когда-то служили наемником. Грех не мог быть для вас чем-то новым.
Он рассмеялся, а Прю удовлетворенно улыбнулась.
— Это верно. Но даже в качестве наемника мне никогда не приходилось охотиться за людьми, чтобы поддержать свое существование.
— Мистер Дарвин наверняка возразил бы, что вы просто эволюционировали. Еще один шаг вверх по цепочке питания, так сказать.
— Церковь не признает теорий мистера Дарвина.
— Церковь с тем же успехом может не признавать саму себя, если присмотреться внимательнее к некоторым из тех чудовищных деяний, которые совершались ею во имя Бога.
Теперь Шапель, похоже, увидел Прю в ином свете, это ей чрезвычайно льстило.
— Вы еретичка, Прю, или просто философ?
Уж не подшучивал ли он над нею?
— То обстоятельство, что вы прожили на этом свете гораздо дольше меня, еще не дает вам право смотреть на меня свысока, Шапель. Видите ли, двадцатый век уже на пороге. И вам лучше присоединиться к нам, кому в нем жить.
Он уставился на нее, скривив губы в улыбке:
— Похоже, вы совершенно меня не боитесь, не так ли?
Прю пожала плечами. Нет, она его не боялась. Пусть это было ошибкой, но она чувствовала себя с ним куда свободнее, чем даже с родными.
— Самое худшее, что вы можете со мной сделать, — это убить меня.
Улыбка исчезла с его лица, сменившись таким ужасом, что Прю тотчас пожалела о своих словах.
— Никогда и ни за что.
— Это не имеет значения. — Она попыталась улыбнуться, однако этого не получилось. — Мое тело позаботится об этом само. Так что у меня нет причин вас бояться.
— Смерть — не самое худшее, что может поджидать человека, Прю.
И опять он говорил с ней как с ребенком или дурочкой.
— Вы имеете в виду изнасилование? Вы не производите впечатления человека, способного на такой дурной поступок.
— Я ведь изнасиловал Мари в некотором смысле.
Тон, которым он это произнес, навел Прю на мысль, что Шапель сожалел о своем поступке больше, чем о чем-либо другом в жизни. Он предал ту, которую любил, и это в его глазах являлось худшим из грехов.
