— Вам когда-либо приходило в голову, каким даром вы наделены?
Он фыркнул:
— Вы рассуждаете в точности как Молино.
Без сомнения, его тон должен был выражать пренебрежение, однако Прю почему-то не чувствовала себя задетой.
— Отец Молино — очень мудрый человек.
В ответ на ее замечание Шапель слабо улыбнулся:
— Он вечный оптимист.
— А вы пессимист?
— Да.
Прю развела руки в стороны, словно пытаясь объять весь мир.
— Вам дано в жизни все, и тем не менее вы считаете это проклятием.
Почему люди так стремятся обмануть смерть?
— А как еще это назвать?
— Христу тоже было даровано бессмертие.
От такого богохульного сравнения у него отвисла челюсть.
— Христос никогда не пил ничьей крови.
— Да, верно, но он предложил свою ученикам.
— Метафорически. Вряд ли это одно и то же.
— Почему? Потому, что вы так считаете?
Прю отказывалась вникать в его доводы.
— Нет. Потому, что дать другим людям выпить мою кровь означает превратить их в вампиров.
— И что в этом такого ужасного?
Неужели ему до сих пор не удалось ее убедить?
— Потому, что мы питаемся людьми.
— Стало быть, вы все кровожадные маньяки? Бессердечные убийцы?
И зачем ей понадобилось так искажать его слова?
— Разумеется, нет.
— Гмм…
За шестьсот лет существования Шапель так и не понял, каким образом женщинам удавалось выразить столь многое при помощи одного короткого звука.
— Полагаю, Прю, у вас имеется и другая теория.
— Возможно, — самодовольно ответила она. — Вам было даровано бессмертие, чтобы вы помогали остальным.
Боже правый, в решимости ей не откажешь. Кровь бурлила в его венах — от досады или от предвкушения?
— Возможно, я был проклят в наказание за ту жизнь, которую вел.
Прю только развела руками и раздраженно вздохнула:
— Что ж, пусть так. Вы прокляты. И Боже упаси меня вторгаться в вашу душу, охваченную жалостью к себе. Если угодно, можете провести еще хоть шесть столетий, упиваясь этой жалостью.
Искушение рассмеяться было слишком велико, однако Шапелю не хотелось раздражать ее еще больше.
— А вы слишком дерзки для женщины.
— А вы слишком упрямы для мужчины. — Вот чего стоили все его усилия не разозлить Прю. Она, кажется, даже стиснула зубы.
— Я вовсе не упрям. — Следовало бы промолчать, но что-то подстрекало его продолжать. — Просто я знаю об этом больше вас.
— Ах вот как. Стало быть, вам известно заранее, что в рай вас не пустят.
— А почему вы считаете иначе?
— Вы вовсе не воплощение зла.
Ее убежденность острой болью пронзила ему грудь.
— Вы понятия не имеете о том, что я собой представляю.
Кончик изящного подбородка Прю надменно приподнялся.
— Я не сомневаюсь, что Бог примет вас в своем Царстве.
— Пока еще нет. Моего покаяния до сих пор недостаточно.
— Ох, ради всего святого!
Она откинулась на спинку кожаного сиденья с такой силой, что едва не раскачала автомобиль. Кто бы мог подумать, что в этой стройной фигурке скрывается столько энергии?
— Вашего покаяния недостаточно? Большинству из нас отпущена для этой цели одна маленькая жизнь. У вас же их за спиной по меньшей мере семь.
О да, ей и впрямь нельзя было отказать в дерзости. Лишь желание продолжить спор помогло Шапелю не рассмеяться.
— Наверное, моя душа слишком порочна.
— А по-моему, вы просто глупец. — Прю смерила его взглядом, способным растопить айсберг. — Кто вам сказал, что от вас требуется покаяние? Церковь?
В ее устах это звучало почти как насмешка.
— Да, и я знаю, что это правда.
— Откуда?
— Так сказал мне архиепископ много веков назад. — Шапель вдруг вспомнил все так живо, как будто это случилось вчера. Крест, выжженный на его плече, снова вызывал зуд. — Моя душа будет отпущена на свободу, когда я искуплю свои грехи.
— Значит, так сказал архиепископ. А ему это откуда известно?
— Он же был архиепископом.
— Ах да. И только по этой причине его слова должны быть правдой.
Шапелю не слишком понравился ее сарказм.
— Послушайте, Прю. Я понимаю, что вам трудно во все это поверить…
— Нет. — Она оборвала его одним резким движением руки, натянутое выражение ее лица заставило его замолчать. — Мне трудно поверить в то, что вы в это верите. Я же с этим категорически не согласна — не больше, чем с утверждением, будто женщина виновна во всех грехах мужчины.
Шапель моргнул, вдруг почувствовав себя глупо.
— А у вас весьма современные взгляды.
— Зато у вас они слишком архаичные.
Она явно была на него разгневана — и не на шутку.
— Это не оскорбление, Прю. Просто наблюдение.
О да. Она почти заставила Шапеля поверить в то, что способна принять его таким, как есть — не как чудовище, но как человека. Никто, кроме него, не смог бы различить в темноте румянец, заливший щеки Прю.
— Извините меня. Как подсказывает опыт, большинство мужчин зачастую пренебрегают мнением женщины только из-за ее пола, а также из-за ложного убеждения, будто мы в чем-то им уступаем.
— Едва ли мне стоит напоминать вам о том, что я не таков, как большинство мужчин. Впрочем, то же самое относится и к вашему отцу, и к Маркусу. — И это несмотря на то что оба они также отличались от него самого.
— Нет, не стоит. Но ни отец, ни Маркус не стали бы так бездумно расточать собственную жизнь.
— Прошу прощения? — Должно быть, Шапель неверно ее расслышал.
Прю не стала колебаться с ответом:
— Мне до сих пор трудно поверить в то, что вы, прожив шесть столетий, так мало можете предъявить миру.
— Мало? — Как она пришла к такому выводу? С одной стороны, его жизнь была богата событиями, но с другой… любой путешественник мог бы составить ему достойную конкуренцию.
— Молино говорил, вы живете в церковном подвале.
— Так для меня безопаснее, к тому же я могу защитить церковь в случае нужды. — Боже правый, его объяснение звучало неубедительно даже для его собственного слуха.
— Это своего рода скала, за которой вы прячетесь, чтобы не оказаться лицом к лицу с миром.
