Словно в ответ на невысказанный вопрос, дверь террасы снова приоткрылась, однако вместо Томаса Райленда в ночь вышла Прю.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
Шапель рассмеялся бы, если бы только мог. Милая Прю! Он бессмертен, а она беспокоится за него.
— Да, я отлично себя чувствую.
— О чем вы тут говорили с папой?
— О тебе.
— А!
Шапель не стал рассказывать подробности разговора. Меньше всего сейчас ей требовалось знать, что между ним и ее отцом произошла размолвка. И ему совсем не хотелось объяснять, почему он отказался «спасти» Прю, как выразился бы Томас.
Вместо этого Шапель протянул ей руку:
— Не желаешь ли прогуляться со мной?
Она вложила в его пальцы свои, одновременно одарив улыбкой. Рука ее была обнажена — уж не умышленно ли она пренебрегла перчатками, ожидая его прикосновения? Возможно, он заходил в своих надеждах слишком далеко, но почему-то это походило на правду. Все можно было прочесть по ее лицу — его Прю была подобна раскрытой книге, и требовалось лишь взглянуть на нее.
Его Прю.
Они покинули открытую, ярко освещенную террасу и вышли в сад по обрамленной фонарями тропинке, где было больше тени, чем света. Шапель указывал путь, безошибочно различая любое препятствие, таившееся в густой траве, — будь то небольшой участок дерна, вокруг которого он обвел Прю, чтобы та не подвернула ногу, или отрезок живой изгороди, за который могло зацепиться ее платье.
Оказавшись в центре сада, они остановились. Здесь находился круг из каменных скамеек с фонтаном посредине. По обеим его сторонам стояли два фонаря, заставляя воду в фонтане играть и переливаться в потоке полупрозрачного света, словно кусочки горного хрусталя.
Приподняв плафон, Шапель погасил сначала один фонарь, затем другой, так что единственным источником света теперь была растущая луна.
— Что ты делаешь? — с любопытством спросила Прю. Он мог переломить ее, как веточку, но она не испытывала ни малейшего страха.
Мари когда-то пришла от него в ужас.
Мари, как красноречиво заметила Прю, была просто дурочкой.
— Даю нам возможность уединиться, — ответил он.
Ее губы изогнулись в нарочито скромной улыбке:
— А нам нужно уединение?
Шапель привлек ее к себе:
— Я хочу тебя.
Тон его показался Прю таким странным, что улыбка замерла на ее лице:
— Что случилось?
Он поцелуем заставил ее замолчать. Его губы упивались ею до тех пор, пока Шапель не почувствовал, что напряжение в теле Прю ослабло и она прильнула к нему, мягкая и податливая.
— Я хочу тебя, — повторил он шепотом прямо ей в губы. — Здесь. Сейчас.
Ресницы Прю дрогнули, большие темные глаза уставились на него из-под отяжелевших век.
Он опустился на траву, держа Прю сверху, чтобы не запачкать платье, затем высвободил ее груди из-под декольте и принялся ласкать их языком до тех пор, пока нижняя часть живота Прю не оказалась плотно прижатой к нему. Многочисленные слои ткани препятствовали телесному контакту, которого он так жаждал, поэтому Шапель задрал ее юбки до самой талии, обхватив руками теплую округлость ее ягодиц сквозь тонкий шелк панталон.
Прю уселась, помогая ему расправить ее платье, и когда оно лужицей легло на траву вокруг них, оседлала его бедра, двигаясь в невероятно соблазнительном ритме.
Под покровом ее юбок Шапель расстегнул брюки, высвобождая из плена свой изголодавшийся орган.
— Я твой, — произнес он, и голос его был подобен шелесту гальки для ее слуха. — Возьми меня.
Шапель наблюдал за ней, не сводя глаз с ее прекрасного лица, а Прю между тем просунула руку под платье, и ее пальцы взяли Шапеля в бархатные тиски. Медленно, но верно она направляла его к разрезу в панталонах — к тому влажному, теплому, соблазнительному месту между ее ног. Приподнявшись, она поместила его у скользкой щели и затем опустилась всем телом, буквально обдав Шапеля своим жаром.
Шапель вздохнул. Он поднял руки к ее грудям, поглаживая и потягивая ее соски, однако не пытался контролировать ее движения, предоставив это Прю. Он хотел, чтобы она взяла от него как можно больше и сама подвела себя к вершине наслаждения, дав ему увидеть все по ее лицу.
Прю развязала ему галстук и расстегнула воротник рубашки, одновременно то слегка приподнимаясь над ним, то снова опускаясь. Затем, когда ее движения ускорились, на удивление быстро подведя их обоих к оргазму, она вдруг опустила голову к его груди и укусила под ключицей, как раз в том месте, где мускулы были особенно тугими и массивными. Зубы ее были острыми, а их давление резким — не таким сильным, чтобы поранить кожу, но вполне достаточным, чтобы оставить на ней отметину. Которая, разумеется, исчезнет к утру, так что Шапель даже не сможет полюбоваться ею.
Шапель сразу понял, что делала Прю, и это буквально убивало его. Смешанная с удовольствием боль от ее зубов вызывала слезы на его глазах — не потому, что она его мучила, а потому, что пыталась повторить то, что он сделал с ней раньше, и не могла.
Ведь он сам ей этого не позволил.
Глава 21
— Сколько мне еще осталось?
Застегнув пряжку на кожаном саквояже, доктор Хиггинс остановился на мгновение, словно собираясь с силами, после чего обратил потухший взор на Прю.
Она сидела на краю кровати, завернувшись в шаль. Доктору Хиггинсу не понравилось, когда его попросили осмотреть ее без ведома отца, однако Прю не хотела, чтобы Томас узнал правду. По крайней мере пока.
— Я могу дать вам лишь приблизительную оценку, мисс Райленд. Рак прогрессирует очень быстро.
— Вы же знаете меня всю мою жизнь, сэр. Уж конечно, можете сказать мне больше.
Доктор вздохнул:
— Прюденс…
— Я не ребенок и не слабая женщина, которая после вашего прогноза может впасть в истерику. — Она стиснула зубы, пытаясь побороть раздражение. — Так сколько?
Выражение лица Хиггинса смягчилось.
— Возможно, месяц.
Возможно.
— Или меньше, вы хотите сказать.
Как ни странно, его слова не вызвали у нее никакой реакции.
Доктор кивнул, смущенно отведя взгляд в сторону.
— Да, или меньше.
Итак, Прю оставалось жить, самое большее, тридцать дней. Это был один из тех случаев, когда действительно хотелось знать наверняка, что происходит с душой человека после смерти. Она надеялась, что рай существует, однако не хотела наблюдать оттуда за своей семьей. По крайней мере до тех пор, пока не закончится траур.
О Господи, как тщеславно это прозвучало! Она еще не умерла, а уже задумывается о том, сколько времени потребуется ее родным, чтобы оправиться от горя.
